— Святослав Робертович — гениальный режиссер, — отчеканивает мама. — И хотя про него говорят много плохого, я еще ни от кого не слышала, что он безвкусен.
До отца наконец дошло.
— Значит, по-твоему, я не мог бы украсить любую труппу?! — кричит он, продолжая разглядывать себя в зеркало и страшно вращая глазами. — Это вы сделали из актера, равного Мамонту Дальскому, жалкого администратора! Колдоговор! ЦК Рабис! Прозодежда! Целевые спектакли!
Он с упоением перечисляет все, чем ему приходится заниматься, лицо его выражает глубочайшее отвращение.
— Если бы не я, ты бы и сейчас играл своего Годду в пожарном сарае в Елабуге, — говорит мама и уходит в спальню.
Чего я больше всего на свете хотела бы? Тишины и покоя!
Утром он звонит в ЦК Рабис и вкладывает весь пыл души в пункты колдоговора, в смету на прозодежду и, кстати, сообщает, что готов перейти в новый театр.
Ох, как завертелось теперь колесо! Какой простор для его бешеной энергии! Не прошло и двух сезонов, а театр приравняли к академическому, перевели в другое здание; из Ленинграда, из Киева удалось переманить талантливых актеров. Гениальный режиссер привлекает отца к творческой работе, они вместе распределяют роли, принимают макеты и эскизы у художников.
Однажды отец приглашает меня посмотреть, как ведет репетицию Гениальный режиссер.
— Пока он жив, ты должна это видеть. Гениальная работа!
Эпитет, применяемый к Гениальному, определен раз и навсегда.
В вестибюле театра зеленоватый полумрак. На пустых вешалках, как ордена, поблескивают металлические номерки. Пахнет мочалкой, — в конце коридора начали мыть кафельные полы. Гениальный в застиранной ковбойке и спортивном пиджаке спешит нам навстречу. У него профиль озабоченной птицы, большой, уходящий назад лоб.
Когда отец видит Гениального, он весь лучится от радости и, подталкивая меня локтем, говорит:
— Познакомьтесь. Моя дщерь. Скоро кончает университет.
Гениальный смотрит на меня пустыми глазами, — кажется, он и не слышал, что ему сказали. Таинственно склонившись к отцу, шепчет:
— Включите Марцинкевича в списки сокращенных!
— Но ведь мы с таким трудом добились, чтобы его перевели из Ленинграда!
— Он тайный агент Таирова!
Отец засовывает палец под воротничок. Вот-вот задохнется. Но, с трудом успокоив себя, тихо и миролюбиво говорит:
— Александр Яковлевич очень болен, ему не до нас. И потом, кто же будет играть городничего?
— Кто угодно. Хоть осветитель.
— Театр погибнет, если мы будем бросаться такими актерами! Я не могу согласиться. Воля ваша, но я буду конфликтовать.
— Конфликтовать? Конфликтовать!.. — В глазах Гениального загораются безумные огоньки, он заливается простодушным смехом и с интересом, будто в первый раз, смотрит на отца.