Хорошие знакомые (Дальцева) - страница 46

На репетиции отец, весь подавшись вперед, любуется Гениальным. Он водит по сцене за ручку вялого, туповатого актера Иванова.

— Считайте: раз, два, три! Поворачивайте голову влево. Туда ушла ваша любовница Лабковская. Раз, два! Вынимаете портсигар. Раз, два, три! Стучите папиросой о крышку. Ритм! Ритм делает образ!

И верно, по сцене ходит не мешок Иванов, а сухой, расчетливый бизнесмен, этот человек зря глазом не поведет, ни одного пустого жеста! Чудо происходит на моих глазах. Гениальный действительно гениален. И может, надо показывать зрителям не спектакли его, а репетиции?

— Честное слово, Иванов будет иметь успех! — шепчет отец. — Этот бездарный чурбан Иванов будет иметь успех. Гениально! У него и телеграфный столб может сыграть Гамлета!

На другой день отец с утра начинает конфликтовать с Гениальным. Он ставит на ноги местком, партком, Главискусство. В свою очередь Гениальный поднимает против Марцинкевича актеров и пытается вовлечь в эту интригу своего знакомого высокоответственного товарища, специалиста по вопросам электросварки. Чаши весов колеблются. Кажется, справедливость вот-вот должна восторжествовать, но тут неблагодарный Марцинкевич делает неожиданный вольт и убеждает Гениального, что это именно отец — тайный агент Таирова, да еще и молодого Охлопкова, и хорошо еще, если не тайный агент Антанты. Гениальный заявляет, что он не может работать с таким коварным человеком. Отец уходит из театра, Марцинкевич остается в труппе.

Два дня отец отсыпается, на третий разыскивает где-то на полатях темно-красный бархатный жилет, поверх него облачается в бумазейный халат, пригорюнившись, садится за стол, стараясь поточнее воспроизвести мизансцену суриковского «Меншикова в Березове». Мама полна сочувствия, но, как всегда, не может попасть ему в тон. Считая, что в печальных обстоятельствах надо бодриться, она бегает по комнатам, пританцовывает, напевает:

Театр отец, театр мне мать,
Театр мое предназначенье…

Отец смотрит на нее с самым угрюмым видом.

— Каменные сердца, равнодушные люди, — шепчет он. — Джим второй день показывает лапу, и никто не догадается позвать ветеринара.

Нашего огромного польского пуделя, собственно, зовут Антип, но отец и Феня перекрестили его в Джима. Неумеренным баловством отец превратил этого простодушного пса в ханжу и лицемера. С утра он обкладывает Антипа кусками колбасы и сахара — пес скорбно отворачивается. Но как только захлопывается дверь за отцом, он сжирает все подряд и мчится на подоконник облаивать прохожих. В последнее время ему кажется, что этой комедии недостаточно, и он начал поджимать переднюю лапу, делая вид, что не может на нее наступить. Тут он немножко просчитался: путает лапы — хромает то на правую, то на левую.