Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе (Давыдов) - страница 379

В Первом отделении психбольницы меня тут же отправили в его «буйную» половину.

Медсестра была уже сонной — и злой из-за доставленного беспокойства. В огромной палате без двери все вроде бы спали. Я положил под хилую подушку книжки, перед сном зашел в туалет. То, что увидел там, сразу напомнило Третье отделение — те же толчки, слой жидкой вонючей грязи на полу. По ней в одних носках бодро хлюпал какой-то молодой сумасшедший.

— Закурить есть? — спросил он.

Вырваться из круга загаженных толчков, сумасшедших и грубости не получалось никак.

Наутро первым делом меня вызвал заведующий Первым отделением — невысокий мужчина с тонкими сжатыми губами. В СПБ он органично выглядел бы начальником одного из «лечебных» отделений. У себя в отделении он точно так же легко колол сульфозин пациентам за нарушения режима, как и его коллеги в СПБ. Дежавю было еще более сильным из-за того, что в беседе все вопросы касались только уголовного дела и не имели к психиатрии никакого отношения. К счастью, наша первая беседа стала и последней. Позднее, встречаясь в коридоре, он только еще сильнее сжимал губы и делал вид, что меня нет.

Уже часам к одиннадцати появился Вулис. За семь лет, пока мы не виделись, Ян Абрамович как будто не изменился ни на йоту. Та же шкиперская борода, та же трубка, та же обтекаемая манера разговора — когда любую фразу можно было принимать «как знаешь». В кабинете Вулис задал всего несколько общих вопросов — его привычка особо не разговаривать в стенах тоже осталась прежней, так что не удивила. Вулис приказал перевести меня в «спокойную» половину отделения.

От «буйной» «спокойная» часть располагалась через прихожую с улицы. Переходя через нее с книжками и еще каким-то скарбом в охапку, я неожиданно наткнулся там на своего друга по Казанской СПБ Толю Черкасова. Это уже было странно, еще страннее было то, что Черкасов почему-то держал в руках лыжи.

Толя дал всем странностям объяснение. Из СПБ его привезли еще осенью 1981 года, через год суд снял с него принудлечение, и с того момента юридически Черкасов был вроде бы свободный человек. Однако выписать его не могли, для этого требовалось, чтобы мать подписала необходимую бумажку, что та делать отказывалась. Я видел ее позднее, женщине было уже далеко за восемьдесят, и она явно плохо понимала, где право и лево — и даже то, что дома Черкасов мог бы за ней ухаживать. Ситуация была смешной: невменяемая мама не давала разрешение вменяемому сыну вернуться домой из психбольницы.

Черкасову это надоело, и он просто из психбольницы сбежал. Воспользовался для этого разрешением кататься на лыжах по воскресеньям рядом с больницей (этим удовольствием пользовалось от силы два — три человека из всего отделения). Позднее надзиравшая за «лыжниками» медсестра рассказывала: