Тимофей по некоторым конкретным пунктам не был согласен с господином Иловайским, но раб учебника не имел права на протест. Латинисту же Зубову единственно не нраву было само преподавание латыни в век железных дорог, дирижаблей и беспроволочной связи.
Подопечные прилежно штудировали и историю, и латынь, и другие предметы, но ни один директор не подстриг бы всех под одну гребёнку. Начавшееся о нынешний год поведение четырнадцатилетнего Зайцева отличалось лёгким своеобразием, словно он влюбился в гимназистку румяную, но тщательно скрывал. В его возрасте Тимофей Иванович больше мечтал о рулетке.
Секунды спустя в голову проникло запоздалое воспоминание об отце помянутого гимназиста. Его родителем был всем известный Константин Зайцев, изобретатель аэроплана и, как следствие, первый и единственный в мире авиатор. До Тимофея дошли сведения, что сын первопроходца возомнил себя золотой молодёжью и своё поведение изменил соответственным образом. Скоро будет видно, кем назовёт себя этот юнец в те грядущие дни, когда авиатор станет далеко не единственным. Подождём два года или три, а дальше всё прояснится.[4]
Памятный своим нервным напряжением день, 10-е августа 1902 года, суббота[5]. Особняк приват-доцента Фатеева на Большой Садовой. В нём решалась Тимофеева судьба. Иль нож в сердце вонзишь, или рай откроешь…
В тот волнительный момент молодой учитель стоял перед любимой на коленях, прижав подол к напряжённому лицу. Софи полулежала на канапе, уткнув локоть в подушку, веер мерно обвевал ангельское личико, чуть приоткрытый ротик и предлинные шёлковы ресницы. Сам обожатель был несколько выше среднего роста, а даже в сидящем положении было заметно, что барышня превзошла его на три вершка. А во лбу звезда горит… Подобный маятнику, каждый взмах веера взметал надо лбом тёмно-рыжие локоны, что не ускользало от взора Тимофея.
— Голубка моя, я не намерен больше ждать. В моей груди Везувий так и клокотит… то есть клокочет. Мы не помолвлены три года. Что ты скажешь, если я перейду к действию?
Его дама сердца глубоко задышала, красноречиво покачивая кружевами шемизетки.
— Была бы здесь моя воля… — чистый звонкий голос ласкал Тимофеев слух.
Имел место один случай, когда губы ненароком прошептали ласковое имя «Соня». Милая в ответ сверкнула синевой глаз, прошипела «Не называй меня Соней» и ударила Тимофея по руке вмиг сложенным веером. Молодой человек руку отдёрнул, но получил неизгладимое впечатление. Ровно та же картина имела место, когда бедный учитель по воле сердца пытался коснуться тоненькой талии. Поистине Софи не просто прекрасная лебедь, а лебедь-шипун.