Накануне очередного худсовета Незримов один ходил на премьеру нового герасимовского фильма «Люди и звери» — о человеке, попавшем в плен и потом долго жившем за границей, наконец вернувшемся на Родину, где он никому не нужен, кроме случайно подвернувшихся попутчиков. Многое Эолу понравилось, а многое нет, но на сей раз он — роток на замок, восторгался, новый шаг в творчестве гения, настоящее кинособытие, великолепная режиссура, впечатляющая игра актеров.
— Неужели все понравилось? — не верил Папа.
— Все, — кивнул Незримов, сдержался и оставил при себе, что Доронин в роли брата ну совсем не из той оперы, играет отвратительно, лживо. — И мой Сережа Никоненко великолепен у вас.
— Твой?
— Ну да, он же у меня Николеньку играет в «Бородинском хлебе».
— Ах, ну да. Кстати, скоро окончательный худсовет по твоему фильму. Готов?
— Я-то готов...
— Не вешай нос, я буду за тебя драться. Но ты тоже, как всегда, хорош! В стране антирелигиозная кампания, надо же соображать было.
— Да я же законченный атеист! У меня даже имя не православное. Я потомок богов Эллады.
— Ладно, Эол Посейдонович, поборемся за тебя, — засмеялась Макарова.
Щупальцы хрущевской антирелигиозной кампании тех лет проникли и в кинематограф. На студии Довженко вышел фильм Ивченко, где священники приветствовали немцев, благословляли казни партизан и подпольщиков. «Мосфильм» отчитался «Грешницей», «Чудотворной» и «Тучами над Борском», студия Горького — «Концом света», «Ленфильм» — «Грешным ангелом», «Все остается людям» и «Люблю тебя, жизнь!», «Молдова-фильм» — «Армагеддоном», Одесская — «Исповедью», имени Довженко — «Цветком на камне», даже «Союзмультфильм» отметился «Небесной историей». Впрочем, в основном на позор выставлялись сектанты или униаты, лишь в нескольких лентах клеймились нравы основной, Русской Православной Церкви. И стараниями Людоедова получалось, что Незримов своим «Бородинским хлебом» выступил против этого могучего и дружного потока антирелигиозников. Оставалось ждать самого худшего: что фильм запретят, пленку смоют.
Незримов шел на худсовет в самом скверном предчувствии. Оно не оправдалось. Точнее, оправдалось лишь наполовину. Людоедов снова прокурорствовал, требовал Маргариту Тучкову сделать Анной Облачковой, чтобы зритель бросился в источники и не нашел там настоящий прототип, убрать мистику, вместо вдовьей обители сделать вольное сообщество бородинских вдов. На сей раз на него смотрели уже несколько с иронией, меньше испугались, чем в прошлый раз, когда он заговорил обличительными штампами сталинской эпохи. В несколько отредактированном виде картину общим голосованием признали подходящей для проката, и можно было вздохнуть веселее, если бы не: