А этот «сталинюгенд» хапнул себе «Золотого льва», прославил советский кинематограф, попробуй его теперь запихни под кровать.
И вот в начале нового года Хрущев просмотрел все вышедшие недавно фильмы — какие-то одобрил, на каких-то морщился и кряхтел, какие-то приказал перевести из первой категории во вторую, некоторые вообще выбросить на помойку. Дошел до «Бородинского хлеба».
— Как, вы говорите, фамилия? Ну-ну, посмотрим.
Посмотрев, помолчал, наливаясь гневом, потом заорал:
— Ну и какой же придурок пропустил это кино? Не зря мне товарищ Куроедов сигнализировал. Да тут целая бомба заложена. Под наше, товарищи, мышление. Незримов? Все ясно, товарищи. Неизвестный, Незримый, Непонятный, кто у нас там следующий появится? Ненавидящий? Неприятный? Нехороший? Приказываю: этого мне Незримова чтоб сделать еще более незримым!
Тотчас «Бородинский хлеб» целиком изъяли из проката, в котором он успел покрутиться всего два месяца. Режиссер Эол Незримов из второй категории попал вообще в нулевую, став запрещенным.
— Ну, следующий этап — по этапу, — мрачно пошутил Солженицын, коего случайно занесло на Большой Каретный. Недавно он опубликовал в «Новом мире» рассказ «Матрёнин двор», и все кипятком писали, а Эолу по-прежнему не нравилось, как пишет этот Исаич.
— Типун вам на задницу! — зло ответил Незримов, и все стали возмущаться, требовать извинений.
— И не подумаю! — взбеленился потомок богов. — Вы тут все такие... обласканные. Чего доброго, брезговать станете моей компанией. Пойду-ка я лучше... По этапу. — И он, пронзенный злобой, ушел из прославленной квартиры на Большом Каретном, уверенный, что навсегда.
Он постепенно привыкал к своему положению изгоя, к скудному заработку. удивительно, что с «Мосфильма» не выгнали, но держался на волоске. И дома полный разлад, точнее, дружеские отношения. Вероника не вызывала в нем никаких желаний, да и он в ней; похоже, у нее вообще кто-то появился, нашелся любитель, ведь известно, что Ренуар обожал подобных женщин, да и Рубенс сплошные гастрономические прелести прославлял.
Зато сыну теперь доставалось куда больше внимания, чем прежде, они буквально нашли друг друга. Платоша после «Гусарской баллады» и «Бородинского хлеба» бредил войной 1812 года, они вместе рисовали солдат в тогдашних формах; не по годам развитый, Незримов-младший много читал. Еще они подолгу мечтали о коммунизме, какой он будет, ведь Никита Сергеевич пообещал, что нынешнее поколение советских людей дождется этой люли-малины. Тут отцу приходилось подыгрывать сыну, ведь не мог же он сказать, как на самом деле относится к лысому идиоту, да и в завтрашний коммунизм не очень-то верил, даже в послезавтрашний. Когда-нибудь, может быть, да и то вряд ли.