А несчастье уже подошло к справочному бюро, получает в окошке адрес Людмилы. Расплачивается, волнуется, жадно читает заветный адрес: Волжская набережная... дом... квартира...
А на даче счастье сидит за костром, пьет вино. К семейству Дубовых добавились девушки Нина и Надя Щукины, с соседней дачи. Рядом на углях дожариваются шашлыки. Дубов снимает первый шампур, нюхает его, закатывает глаза, протягивает шампур Сереже: ну, Сергей, поздравляю! Отслужил честь по чести, не уронил наше дубовское достоинство. И угораздило тебя служить в Германии! Там же, где я войну заканчивал.
Идет разговор о ГДР, в которой служил Сережа, о новых пластинках, которые привез Миша. Дубов сердится: опять американщина! — но Миша уже весело бежит на террасу, выносит патефон, устанавливает его на крыльцо, заводит, ставит пластинку. Звучит самый первый вариант «Unchained Melody» Тодда Дункана. Дубов смягчается: поет красиво... плохо только, что у стиляг куплено, вот при Сталине за такое взяли бы за жо... за... желтые трусы. Людмила сердито отвечает, что мы уже четыре года как не при Сталине. Это, во-первых, дает понимание, что наступили новые времена, а во-вторых, запускает удочку в дальнейшее развитие фильма. И Дубову становится немного неловко, он меняет свое настроение с несколько ворчливого на бодрое и веселое: эй, кривичи-радимичи! вы почему не танцуете? Все танцуют. Даже Ирочка с бабушкой. Когда кончается пластинка, поставленная Мишей, Дубов первым бросается ее менять и ставит первую попавшуюся пластинку — с вальсом «На сопках Маньчжурии», но Людмила мгновенно вспыхивает и уходит. Дубов идет следом за ней, чувствуя свою вину, воркует: как наши кривичи-радимичи-то выросли! Вот и Сергей отслужил. Того и гляди, женятся. А что, мне эти щучки нравятся. Щукины-Штукины. И дачи наши рядом были бы. Ну что ты вдруг погрустнела, Милуша?
Людмила продолжает сердиться, она много раз говорила мужу, что не может слышать «На сопках Маньчжурии». Дубов извиняется.
А несчастье уже подкралось к их дому на Волжской набережной, сверяется с адресом на бумажке. Бдительная бабулька на скамейке рада ему как развлечению, сообщает, что никаких Суховеевых тута не живет. Но несчастье исчезает во мраке подъезда, поднимается на нужный этаж, медленно подходит к двери. Сердце колотится. Надо успокоиться, несколько раз глубоко вдохнуть и выдохнуть. Наконец палец нажимает на звонок. Никакого ответа. Еще раз. И еще раз.
Прошлое хочет вторгнуться на территорию будущего. А это будущее и знать не знает, оно ловит себе поутру рыбу, Дубов достает из рюкзака грампластинку «На сопках Маньчжурии» и швыряет в реку. Когда он отходит на некоторое расстояние, Сережа говорит с грустью, что отец любил «На сопках Маньчжурии»... Миша возмущается: наш отец Дубов, а тот пропал без вести, он, конечно, не виноват, хотя бывали случаи, что идет солдат с фронта да и останется у какой-нибудь вдовушки, а дома и знать не знают, он и весточек не подает, и так навсегда. Нет, Серега, наш отец Виктор Иванович Дубов. Герой Советского Союза, летчик. И как там, в твоей Германии, говорят, дас ист аллес! Дубов возвращается с огромнейшей рыбиной, потрясая ею торжественно: ну что, кривичи-радимичи, будет у нас сегодня архиерейская уха?