А несчастье тем временем просыпается в ротонде на Волжской набережной, протирает ладонью лицо. Идет опять к заветному дому. Ищет окна. Они все закрыты. Но несчастье все равно поднимается по лестничной площадке, идет к двери, звонит, не зная, что в котле уже варится уха, поверх кадра с несчастьем, которое звонит в дверь, накладывается кадр, как Дубов пробует, стонет от восторга, к котлу движутся тарелки, Герой Советского Союза под всеобщие восторженные голоса половником наливает в них уху.
Не зная ничего об ухе, несчастье снова идет к подъезду. Бдительная бабулька весьма не довольна его появлением, грозится вызвать участкового: будешь знать, ворюга!
На закате Дубов ведет машину, Людмила и Ирочка на заднем сиденье. Ирочка канючит, Миша с Сережей на даче остались, а ее везут в Ярославль, показать врачу, ноет, отец пытается развеселить дочку: слушайте, кривичи-радимичи, а ведь Ярославль тоже в честь Ирочек назван! Выдумщик ты, полковник Дубов. Ничего не выдумщик, а вполне оправданная версия. Ну Ярослав — не в честь же ярости, правда? Ирочка, скажи! Правда! Правда Ирослава у вас получается.
Эх, Ньегес, Ньегес, любишь ты игру словами, иногда с переборчиком. Но, к счастью, мало кто это замечал, большинству твои словоигрища даже нравятся.
Несчастье в очередной раз грустно выходит из подъезда, снова направляется к ротонде. Входит в нее, садится, смотрит на Волгу.
Счастье в своей «Победе» едет по Волжской набережной, проезжает мимо ротонды. Людмила вдруг резко бросается к окну, вглядываясь в фигуру человека в ротонде. Дубов замечает это в зеркальце.
Несчастье сидит в ротонде, на лице мучительное ожидание. Мимо пролетает «Победа».
Только сейчас Марта Валерьевна по-настоящему оценила эту символику — Великая Победа промелькнула мимо Суховеева. У него ее украли. Еще она заметила, что Суховеев не курит, а у нее было четкое представление, что он в ротонде постоянно смолит. Аберрация памяти. В послевоенном кино, что в нашем, что в иностранном, на протяжении фильма герои выкуривали смертельную дозу табака. Эол и сам не курил, и в его картинах почти не увидишь курящего.
— Терпеть не могу этот дешевый трюк: хочешь показать, что герой волнуется, сунь ему прикурить. Страдает — окурки в пепельницу тушит, и там их гора. Хочет выглядеть развязным — эдак с шиком прикуривает.
Переживания Суховеева показаны молчаливой мимикой актера, мельканием теней деревьев, лучами заката, и Незримов добился нужного эффекта, не прибегая к никотину. А Марте Валерьевне почему-то казалось, что смолит одну за одной. Это в жизни Жжёнов, словно пытаясь подтвердить свою фамилию, дымил как паровоз, поджигая одну папиросу от другой, ржал, держа папиросный мундштук в частоколе крепких зубов. А в кино Незримов запретил ему: