— О, хорошо, что вы здесь, Мок, — сказал Мюльхауз и прикусил зубами трубку. — Пошли на место убийства. Или нет. Сначала выгоните этого шершня отсюда, чтобы он не ужалил уважаемого господина советника. А вы сидите здесь и ждите меня! — крикнул он инвалиду в коляске. — Вы не можете мыться, пока лаборант не снимет с вашей одежды отпечатки пальцев, понимаете?!
— То что?! — закричал инвалид. — Задохнуться от собственной вони?!
— От вони еще никто не умер, — завозражал Мюльхауз и повернулся к прибывшему. — Ну, пожалуйста, Мок, сделайте то, о чем я вас просил.
— Я боюсь шершней. — Мок отступил в сторону двери. — Однажды меня ужалили, когда я был ребенком. Прошу прощения, господин советник, но вы должны сделать это сами.
Шершень присел на занавеску. Мюльхауз подошел ближе, протянул руку к насекомому, словно хотел его щелкнуть. Затем сквозняк вырвал занавеску наружу здания. Шершень оторвался от занавески и приземлился на подоконник. Мюльхауз побледнел и медленно отошел от окна. Он повернулся к Моку и размял табак в головке трубки.
— Почему вы его не убили?! — закричал инвалид. — Вы боитесь подойти к окну?!
— Старый пердун! — прохрипел Мюльхауз и, взяв Мок под руку, вышел вместе с ним в прихожую.
— Я понимаю, что он хочет умыться, но Элерс только что собрал отпечатки пальцев в комнате, где задушили этих двух женщин.
— Если я должен их опознать, — Моку, несмотря на сухость в пищеводе, удалось сглотнуть слюну, — то пойдемте туда, господин советник.
— Господин надвахмистр! — Мюльхауз сунул горящую спичку в головку трубки. — Давно не виделись. Вы работаете в отделе нравов, я — в криминальной полиции. Жаль, что вы никогда меня не навещали. Люди из разных отделов должны дружить друг с другом, поддерживать контакты…
— Первый раз господин советник приглашает меня к себе, — пробормотал Мок, — а я уже думал, что от дела четырех матросов вы совсем забыли обо мне…
— Я понимаю, о чем вы, Мок. — Мюльхауз выпустил клуб дыма. — Но поймите меня правильно. Я должен быть уверен, что в моем отделе есть человек психически стойкий, что даже после какого-то несчастья его не понесет, что он может контролировать себя… А вы, ну… — он окинул Мока критическим взглядом. — Вы целый год жили в арестантской камере и сначала пили, а потом истязали себя, как отшельник. Сегодня я нашел вас в борделе, где вы трахались как бык, издалека несет от вас водкой, порвали штаны по пьяни… У меня работают люди порядочные, честные отцы семейства… Ну ладно, хватит этих проповедей, пошли!
Криминальный советник снова взял Мока под руку, и они вошли в спальню. Находилось в ней большое ложе, застланное зеленым бархатным покрывалом, кресло с немного вытертой обивкой, столик с пепельницей, набитой окурками сигар, а также огромный трехдверный шкаф. На одной стене висела картина, изображающая двух странников, любующихся Снежкой, самой высокой вершиной Крконошей, а на другой — голубой шерстяной ковер. Его центральную часть заполняли два корабля, окруженные небольшими лодками, которые выстроились необычайно ровными рядами. На кресле валялись два платья и два бюстгальтера, возле кровати стояли перекошенные туфли на высоких каблуках, а все это запечатлевал на пленке фотограф и полицейский лаборант Гельмут Элерс.