Он резко встал и быстрыми шагами направился на балкон, чтобы выйти на воздух. Комиссар знал, что теперь не уснет, даже если выцедит целое ведро водки.
Глянул сквозь темные стекла. Было солнечное утро. Только бы не думать о Гене! Он пытался анализировать дела, которые расследовал сейчас, вернувшись на работу после выздоровления. Удалось только частично. Комиссар думал не про замученного мальчика и текущие дела, а про состояние своей шляпы и не зажившую до сих пор рану. Под шляпой была повязка — кусок марли, приклеенной пластырем к голове. Это доставляло Попельскому страшное неудобство. Под влиянием палящего солнца голова все время потела, повязка становилась мокрой и рана, что почти заживала, ужасно чесалась. Уже на следующий день комиссар решил прекратить эти мучения. Он снял шляпу, сорвал повязку и ходил по городу с обнаженной головой, шокируя всех вокруг. Во-первых, Попельский нарушил обычай, по которому мужчине не подобало выйти из дома без шляпы, а во-вторых, комиссар слишком откровенно демонстрировал всем свой посиневший, налитый кровью шрам, ничуть не заботясь о колкими шутками и брезгливостью окружения. Он чувствовал себя удобно, а рана имела для него символическое, пропагандистское, как утверждал сам Попельский, значение. Она будто говорила всем: «Я рана, нанесенная комиссару, когда тот схватил Анатоля Малецкого!» Произносила expressis verbis[30]: «Это же Попельский, именно он выследил убийцу Гени Питки! Я видимое свидетельство этого, безусловное, болезненное доказательство факта, что какая-то сволочь лишила комиссара его славы!» Попельский использовал ужасный шрам также для проверки во время воображаемых допросов своих коллег и начальства. Наклонялся так, чтобы рана оказывалась у них перед глазами, и внимательно наблюдал за реакцией. Мысленно говорил: «Ну, кто из вас, сукины сыны, сделал со мной такое руками этого поганца? Кто лишил меня добычи? Кто из вас пообещал Кичалесу два года спокойствия?» Во взгляде ни одного из них комиссар не замечал ни неуверенности, ни раскаяния, ни желания в чем-то признаться.
Попытка поразить окружение лысой раненой головой оказалась напрасной, как и настойчивые расспросы Валерия Питки. Со старым столяром произошло то же самое, что и с ним самим, а в памяти с момента, когда кто-то в маске ударил его по голове и пробуждением в машине скорой помощи, зияла черная дыра.
Поэтому не удивительно, что Попельский яростно метался по рабочему кабинету, проклиная всех львовских полицейских, прежде всего — Мариана Зубика. Именно его он подозревал в использовании идеи сотрудничества с бандитской средой. Кому, кроме него, было известно, что поиски убийцы велись с помощью губернатора преступного мира? Кто, кроме Зубика, знал, что именно за этого условия Попельский не уйдет в отставку? Кто тайно договаривался об этом со своим подчиненным во дворе «Шкотской»? То, что комиссар не назвал тогда имени Кичалеса как своего сообщника, ни о чем не свидетельствовало. В львовском преступной среде в течение многих лет властвовали братья Желязные и Кичалес, но последний становился все влиятельнее, особенно в сфере проституции и контрабанды. Естественно, что выбор пал на иудея.