Через два дня мы выходим из каньона, и перед нами раскидывается зеленая и пологая равнина. У нас за спиной горы, рядом текут реки, одна на запад, другая на юг. Как мы и ожидали, между камней у подножия холмов бурлит горячий источник, и Вашаки говорит, что в холодное время года животные будут собираться возле него, облегчая нам непростую зимнюю охоту. Мы разбиваем лагерь неподалеку от кромки деревьев, к востоку от того места, где соединяются две реки. Здесь у нас всегда будут дрова для костра, а животные смогут пастись под деревьями, когда снег покроет траву. В лесу водятся дикие куры и тетерева, а в реках полно рыбы. К северу от нас замечено большое стадо благородных оленей, и я никогда не видел места красивее. Почва богата минералами, которые бурлят в горячих источниках, воды много. Прекрасные фермерские угодья.
Я спрашиваю Вашаки, почему его народ не выращивает кукурузу и не собирает урожай, почему они не могут занять это место и оставаться здесь круглый год. Ему мое предложение не нравится.
– Беда белых в том, что они вечно пытаются научить индейцев жить. Говорят, стройте изгородь. Выращивайте себе пропитание. Стройте дома, у которых нет ног. Дома, похожие на могилы. Вот ты разве хочешь, чтобы я говорил тебе, как жить?
– Я бы не отказался.
В первую секунду Вашаки удивленно хмурится, может даже немного обиженно, но потом на его лице вспыхивает улыбка, и он издает смешок, грубый и немного сдавленный, будто ему в горло попала муха.
– Ты словно человек, который стоит, расставив ноги по разным берегам реки, и пытается жить одновременно на индейской земле и на белой, – говорит он, и в его голосе уже не слышно гнева.
– Потому меня и зовут Две Ноги, – пожимаю плечами я. Так было всегда, но теперь я наконец примирился с собой.
– Может, мы все стоим на двух берегах, – задумчиво произносит он. – Живем одновременно во вчерашнем дне и в завтрашнем.
Как часто бывает после разговоров с Вашаки, я погружаюсь в печальные раздумья. Похоже, берега нашей реки осыпаются, и скоро вчерашний день исчезнет окончательно. Через несколько дней Вашаки приходит ко мне с вопросами о земледелии. Он явно думал о моих словах.
– Я не так-то много знаю, – признаюсь я. – Я ведь не фермер. И отец мой не фермер. Племя моей матери выращивало кукурузу, но урожай постоянно сжигали сиу. В последний раз, когда я вернулся к ним, вся деревня оказалась сожжена, а люди ушли.
– Твой отец занимается мулами, – вспоминает Вашаки.
Мы уже говорили об этом. Я киваю:
– Он разводит их, объезжает и продает. Возделывать землю он не хотел и ничего в этом не понимал.