Вместо живой невесты московские послы повезли своему царю писанный с девицы портрет и обещание прислать новый, по которому будет видно, сильно ли обезобразят «княжну Хантинскую» оспины.
А вскорости – воля Божья – грозный царь помер. Мэри избежала участи Марфы Собакиной и мирно дожила свою стародевическую жизнь, вышивая на пяльцах и выращивая розы.
Про Неудачу же сказывают, что в Смутное время он понравился Лжедмитрию и даже игрывал с ним в шахматы, но и эта удача обернулась для него неудачей. В день кровавого мятежа толпа разорвала беднягу вместе с Самозванцем.
Объясню, почему рассказ у меня получился именно таким.
Триггером стало странное имя младшего посла Неудачи. Что же это был за человек, стал думать я.
Общие очертания биографии думного дворянина Федора Писемского известны, но Епифан Неудача Васильев сын Ховралев (таково полное имя дипломата) кроме эпопеи с английским посольством лишь еще единожды поминается в числе дьяков Разрядного приказа при царе Федоре.
Старинное слово «ховраль» в родовой фамилии дьяка тоже означает «ротозей», «недотепа». То есть получается Неудача Недотепин. Интересно.
И я вдруг увидел живого человека, вечно обреченного на вторые и третьи роли. Выражаясь по-нынешнему, лузера. Притом состоящего на изворотливой посольской службе, где преуспевают только природные ловкачи.
Но в этой истории есть еще один лузер – Мэри Хастингс, предназначенная в жертву Дракону.
Писатель всегда на стороне лузеров. Потому что они психологически сложнее, потому что их жалко, и потому что болеть за тех, кто и так силен, очень скучно.
Так у меня и сложился этюд о том, как циничные хозяева жизни отлично обстряпали выгодное дельце, и всё у них должно было получиться – они же природные победители, но у жалкого неудачника что-то засвербило внутри, он послушался не разума, а сердца, и случилось чудо. Мне как автору это было приятно.
В рассказе, если вы заметили, есть структурная диспропорция. Начало затянуто, потому что диалог о герцоге Анжуйском продолжается дольше необходимого.
Я это сделал по той же самой причине – чтобы мне было приятно. В детстве я очень любил роман Генриха Манна «Молодые годы короля Генриха IV», и Двухносый – персонаж оттуда. Жалко было сразу его отпускать.
Запомните важное правило беллетристики: автор иногда должен себя баловать архитектурными излишествами, если это доставляет ему удовольствие. Писательский кайф (или, как выражался Пушкин, кейф) передастся и читателю. Ну и вообще беллетрист – профессия гедоническая.
Белкинскими оборотами я, как вы заметили, пользовался очень умеренно. Только последнее предложение является парафразом концовки «Выстрела»: