Полные ветви белого яда, яда.
Выстоял парк в жемчугах несъедобных ягод,
в ссохшейся краске ржавых кривых качелей,
в речке, в тонких морщинках её течений.
Вспорот асфальт тополиным корявым корнем.
Тихая женщина не голубей тут кормит —
роется в мусоре. Я узнаю по платью —
споротый бисер ранит глухую память.
Я узнаю, но в миру никого не помню,
жемчуг травы осторожно держу в ладонях.
Память скрывает новая злая зелень —
это брустверы разом ушли под землю.
Пахнет от женщины смертью и острым потом —
ногти срываю о серые камни дота.
Сколько ещё нам опушек, костров и виселиц?
Женщина ходит трухою сгоревших листьев.
Сделайте так, чтобы пахло весной и щами,
чтобы одноклассницы да по углам трещали,
чтобы никто нас делением здесь не мучил,
чтобы в тетради не было красной ручки.
Кто это в школе тревожный, и злой, и ловкий?
Два девяносто за пирожок в столовке,
рубль за чай — остывающий, слабый, мутный.
В парке глазеем на прилетевших уток.
Женщина в платье — кажется, чья-то мама.
Не жемчуга да в дырявых её карманах —
бусины глаз вскипячённых умерших рыбок.
Что-то случилось. Страшное было, было,
так как блиндаж изошёл и истёк травою.
пахнет земля похоронным тяжелым воем.
так про войну ничего, ничего не помню.
Волчьего лыка жемчуг в моих ладонях.