***
Я держу в руках книгу семьдесят седьмого года издания — сколько стояло их на полках гэдээровского серванта, под светом чехословацкой люстры, в комнате, пахнущей пылью и одеколоном «Шипр»?
Я представляю, как они жили — приходили с работы, ели суп с мелкой яичной лапшой, пересаживали цветы, вешали занавески, воспитывали сына с дочерью, слушали, как ветер мая
Я представляю, как они думали — переживём, перебедуем: расправу девяноста четвёртого, запах обвалившейся штукатурки девяноста девятого, зарево нового тысячелетия; будем в школу водить детей кленовой аллеей и собирать букеты опавших листьев, яркие, многоцветным, до лета хранить,
Я представляю, как они думали — непременно дождёмся, когда сын, улыбчивый, лопоухий, поступит на первый курс авиационного института; когда дочка, круглолицая и застенчивая, придёт домой с накрашенными губами и ярко-жёлтой герберой. Они спрашивали — почему не пригласила мальчика выпить чаю, а она смеялась, не отвечала.
Положили герберу между страниц «Антологии западноевропейском поэзии» и сорок лет не перечитывали.
Так беру книгу с нижней полки в букинистическом магазине
и чувствую
острый запах
времени — лепестков бесцветных когда-то ярко-жёлтой герберы,
так не идущей
к их двухкомнатной квартире с окнами
на проспект Победы,
на синие клумбы,
на тополиные кроны,
на чёрные провода.
Наугад открываю книгу,
ни верлена,
ни йейтса не разбирая.