9 декабря 1909 г.
«…Иногда на меня находит унынье, читая „Русские ведомости“ и видя, какой плоский состав большинства Думы, как мелко плавают октябристы. Даже и плаваньем назвать нельзя этого — барахтаются в мелкой воде. Как ведут себя крайние правые, просто площадные ругательства!..
Очень интересно ты пишешь о Художественном театре, — это в самом деле должно быть прекрасно, и едва ли есть такие театры где-нибудь.
Русский преследованный дух находит себе выход в художестве.
Так бы хотелось о многом читанном поговорить с тобой, здесь же не с кем, никто не может иметь такой интерес к нашей родине, как я, и совсем другая жизнь и другая обстановка или другое содержание жизни.
Как бы щей твоих хотела — их у нас хоть и делают, но этих щей пожиже лей…»
Славная, умная старуха. Как жалко, что каждый перевернутый листок приближает меня к ее концу.
30 и 31 декабря 1909 г.
«…Читала я в „Русских ведомостях“ о чтении в художественном кружке…
Один говорил, что Леонид Андреев ищет тайны жизни.
Тайна эта существует и до некоторой степени достижима до разгадки, но в наше время — время охоты за наслаждениями жизнию, за новыми впечатлениями — она более и более неузнаваема. Побольше вникать в правду, побольше ей самой жить, — я думаю, это дало бы существенное сознание, помогло бы не гоняться за призраками.
А как теперь живут?
Пожалуй, живут полнее в общем, но дает ли это удовлетворение, не знаю…»
21 января 1910 г.
«…Конечно, ты права, что Герцен был необыкновенно умный, с сильными направлениями — наметить настоящую цель, настоящую правду. Я очень счастлива, что его теперь в России так ценят и так высоко ставят… Знаешь ли, в одном из писем ко мне он говорит: „Вы последняя могиканка нашего круга“. Он так страдал невольными отчуждениями от друзей. Я знаю, что я такого имени не заслуживаю, так как не могла быть равной в круге по недостаточности воспитания, но я инстинктивно поняла, что это были за люди; в моей горячей к нему привязанности и их оценке я не поступлюсь ни перед кем, и теперь память о них и сочувствие к Герцену, к которому я ближе стояла, живет в сердце и оживляет меня тем, что я от них наследовала мою старость…»
Все-таки Россия далеко, и даже язык несколько переменился. «Что значит перебои сердца?» — спрашивает она у собеседницы. В ее годы таких слов не употребляли. Иногда в письме вдруг попадается старинный, пушкинских времен, период или явный «галлицизм»…
Ее мучит мысль о том, что она устарела, отстала, и — одновременно — ощущение, что в чем-то весьма важном как будто и не устарела и не отстала.