, ни даже тот факт, что его жертвы не были ни в чем виноваты, в том числе и с позиции вампирской логики, не должны бросить тень на Максима. Лукьяненко, напротив, взывает к читательским эмоциям и называет его «совершенно одиноким магом Света»
[471]. В конечном счете Максим становится верховным судьей, арбитром в противостоянии Света и Тьмы, которому автор дает право вершить судьбы своего воображаемого мира. Персонажи «Ночного дозора», как и герои многих других постсоветских текстов, призваны продемонстрировать свое превосходство над всеми нормами «ханжеской традиционной морали».
В попытках объяснить увлеченность публики темой серийных убийств исследователи исходили из того, что дискурс, приравнявший серийного убийцу и вампира, возник из стремления поддержать консервативные взгляды на мораль и создать обоснование для политического контроля[472]. И Дженкинс, и Шмид подчеркивали важную роль ФБР в создании этого феномена. Хотя вполне возможно, что ФБР и внесла свой вклад в изначальную увлеченность публики тематикой серийных убийств, один этот факт недостаточен для того, чтобы объяснить неуклонное возвышение этой новой звезды популярной культуры. Более того, сравнение с вампиром могло носить отрицательный характер до начала 1990‐х, но оно точно утратило негативный и приобрело позитивный характер в конце 1990‐х годов. Дженкинс упоминает о возросшем значении протестантизма в 1980‐е и 1990‐е годы и считает, что этот фактор способствовал приданию образу серийного убийцы дополнительного готического оттенка, позволив этому персонажу трансформироваться из преступного психопата в современного монстра. Хотя, возможно, протестантизм и повлиял на этот бум чудовищ, однако их колоссальная массовая популярность и, в особенности, идеализация не могли быть связаны только с изменениями в религиозном мировоззрении приверженцев протестантизма. Дженкинс обращает внимание на угасающий интерес к психологической мотивации серийного убийцы[473]. Эта точка зрения подкрепляет мой аргумент относительно того, что человек и его мотивация становятся все менее интересны по сравнению с увлечением нелюдьми, чьи действия находятся за пределами человеческой морали и психологии. Этот процесс демонстрирует принципиальную перемену в отношении к человеку и не может быть однозначно связан с политической или религиозной конъюнктурой.
Таким образом, серийный убийца — реальный или вымышленный — наравне с другими монстрами превращается в фигуру на редкость притягательную, благодаря тому что совершаемые им (реже ею) злодеяния выводят его за рамки традиционной морали, до которой ему нет никакого дела. Серийный убийца — символ отрицания неприкосновенности человеческой жизни. И, вероятно, именно в этом кроется причина исключительной популярности этого персонажа.