Одним из факторов этого различия является то, что США — нация иммигрантов. Для большой части американцев история пилигримов, отцов-основателей и даже Гражданская война не соотносятся с историями их семей, прибывших в Америку в конце XIX века или позже. Сегодняшнее американское общество не тождественно американскому обществу полуторавековой давности, и переформатирование прошлого нации в политических целях легко находит массовую поддержку. В России современное общество ощущает себя тождественным советскому и в значительной мере дореволюционному. Большинство людей не могут проследить свою родословную дальше третьего-четвертого поколений, но знают, что предки жили на этой же земле, и отождествляют свою память с гегемонным нарративом о прошлом. В таком традиционном подходе манипуляции с историческим нарративом вызывают сопротивление.
Наконец, третьим различием можно назвать существование серьезных вызовов российской версии прошлого со стороны внешних сил — прежде всего стран-соседей России. Соединенные Штаты не ведут споров о прошлом ни с Мексикой, ни с Канадой, ни с кем-либо еще — притом что взгляд на некоторые ключевые моменты этого прошлого у этих стран отличается кардинально.
Политика в России и в США сфокусирована на разных повестках дня, и этот факт влияет на то, под каким углом в ней рассматривается и как используется прошлое. В США главная линия раскола — расовая проблема, а современные бои за историю маркируются как часть «культурных войн» или «политики идентичности». В силу этого политический взгляд на прошлое акцентируется на расовом неравенстве и конструирует генеалогию социальных групп, которые ранее не обладали собственным прошлым.
В России же в центре политической повестки дня находятся отношения государства и общества, поэтому основные войны памяти идут вокруг последствий репрессий, а коммеморация Великой Отечественной войны используется как политическое средство сплочения вокруг режима. Однако не только репрессии относятся к «истории слабых» (тут можно отметить сдвиг фокуса в разговоре о репрессиях с расстрелянных маршалов и отправленных в «шарашки» ученых на массовую гибель крестьянства и на судьбы неприметных «простых» жертв советского режима). Появление «Бессмертного полка» заставляет корректировать и память о войне в сторону семейной памяти тех же «простых людей», не давая политическим элитам установить полный контроль над этой коммеморацией.
Споры по поводу прошлого никуда не исчезнут, потому что причина их лежит в современности. История лишь предоставляет материал и язык для современного политического конфликта. Можно, однако, договориться о границах «исторических» конфликтов, как договариваются о неиспользовании некоторых приемов языка и конкретных слов в дипломатическом диалоге. Можно понять, что множественность прошлого теперь с нами навсегда. И научиться жить с ней.