Когда в разрывы туч глянуло круглое детское личико солнца, Лудовике вдруг захотелось опуститься на колени, поцеловать влажную траву на обочине и возблагодарить милосердного господа за то, что щадит и наставляет…
У дома она приостановилась, прислушиваясь. Кто-то пел:
Мы похожи: я и ты,
Как две капельки воды.
Оттого с тобой мы схожи
Родниковым блеском глаз,
Что одно село у нас
И колодец тоже…
«Ишь разгорланилась с утра пораньше, — насупившись, подумала Лудовика. — Я ни свет ни заря, как коза, прыгаю по горам, распутываю, чего она наплела да наворошила, а она тут в тепле нежится, и еще ей поется, поганке».
Прежняя обида и негодование ожили у нее в душе. Она опять стала мрачной, глаза потускнели, и, молчаливая, озлобленная, вошла она в дом.
Ана сучила пряжу. Когда свекровь вошла, она не только не перестала петь, но, как бы желая ей досадить, повысила голос, даже не повернув головы. Лудовика наткнулась на решето с мотками пряжи.
— Ты что пинаешь, старая падаль, ты, что ли, пряла или твои голодранцы?
Лудовика схватила ее за волосы и больно потянула вниз. Ана бешено заколотила ее кулаками по животу, куда ни попадя…
Но сил у нее достало не надолго, изрядно потрепанная, потому что Лудовика была крепка, как добрый мужик, выскочила на улицу и заорала во всю глотку:
— Караул! Спасите! Помогите кто слышит, эта свинья Урканиха хотела меня убить! Спасите! Помогите кто может! Караул!..
Свекровь даже не вышла за ней, но Ане нужны были свидетели на случай суда.
Лудовика ринулась в комнату, где лежали Анины вещи, и стала охапками выбрасывать их через окно на улицу: простыни, скатерти, полотенца, платья, — словом, все, что попадалось под руку.
Запоздалый обоз, что тащился в город на базар, задержался у ворот. Мужик на переднем волу залюбовался на «камедь».
— Во, глядите, мужики, сколько приданого! — сказал первый возница.
— Лудовика — туз козырной, а Ана — дамочка…
— Ах ты, горе, Трилою-то на приданое не дюже расщедрился. Бедненькая она…
— Стакнулись богатей с богатеем, как горы в сказке…
— Трогай, чего встали? Гони, чего глазеть, на базар опоздаем! — закричала баба с самой последней телеги. — Две собаки дерутся, чужая не встревай! С жиру бесятся! Пошел!.. Гони-и!..
Ане стало не по себе, устыдившись, она кинулась за угол. Решив, что одежду подберет тот, кто ее раскидал, Она повязала платок на глаза, как следовало рассерженной бабе, и двинулась полем к своим.
Шагая через кукурузные угодья, она кипела злостью не только на свекровь, «всему селу известную скандальную бабу и стерву», но и на этого «тюфяка» Валериу, бесштанного недотепу, что и жену защитить по-мужски не умеет.