Вернувшись домой, она, ни слова не говоря, уселась на крыльцо и разревелась. Ее мать, хромая и дряхлая старуха, кормившая в это время цыплят и отгонявшая от них «ни на что не годного петуха, которого давно пора зарезать», по глухоте ничего не услышала. Пришлось доченьке зареветь погромче, старуха обернулась и ахнула:
— Что с тобой, доченька? Что стряслось?
Ана утерла глаза краем платка.
— «Что с тобой? Что стряслось?» Житья никакого нету. Накричали на меня!
— Кто? Господи спаси! Кто накричал?
— Урканиха! Лудовика! Кто же еще?!
Старуха поворотилась лицом к востоку, воздела руки к небу, — в одной был костыль, поэтому, оставшись без подпорки, она сразу скособочилась, — и принялась насылать на сватью проклятия, от которых даже небо пришло в ужас, потому что тут же нахмурилось, то есть заволоклось тучами.
— Так мне и надо! — злопыхала Ана. — Не вышла я за любого, послушалась вас, пошла за Уркана. Вы сулили богатство. Урканы, мол, нам ровня, вот и вышло по-вашему. А эта ведьма Урканиха разбросала все мои вещи по двору, прямо из окна порасшвыряла, подлюга!
— Тьфу, страсти какие! Да как же можно? С Трилою еще никто не смел так поступать. Ох ты господи! Ну, встречу я ее на улице, задам жару!.. По гроб жизни помнить меня будет! А Валериу куда ж смотрел?
— В воду. Куда ж ему еще смотреть?.. Бегает Валериу по канцеляриям за всякими бумагами… А я…
Ана опять всхлипнула.
— Ну ты не тужи, доченька. Вытри глазки. Не плачь. Отольются ей твои слезоньки. Найдется на них управа, наймем адвахата…
— Ну их ко всем чертям!
— Одно меня беспокоит, — продолжала старуха, талдыча свое и не обращая внимания на слова дочери, — вещи твои, что остались там лежать на дворе. Раскидала их Урканиха, говоришь, а вдруг пойдет дождь, намочит, пропадут вещи-то… Пошли работника на телеге, пускай привезет, ах, жаль, лошади дома нету. Поехал батька в Лудош…
— Сама посылай, коли надо, а по мне, пропади они пропадом, вещи! Пусть хоть сгниют на дворе! Не жалко мне! Дались вам тряпки эти, меня не жалеете…
Работник только что вернулся с сенокоса и привез полную телегу травы. Приходился он Трилою племянником, был он разбитной и веселый парень, запряг четырех волов в коляску, посадил на облучок девятилетнего мальчика-сироту, взятого в дом «из жалости» для помощи, и с шумом выкатил со двора.
Выбравшись на дорогу, он неожиданно остановил волов и послал мальчонку за колокольчиками.
Старуха думала, забыли они что-то; припадая на одну ногу, подошла к забору.
— Что там у вас стряслось?
— Дядя просит колокольчики, надо ж их привязать волам, потому как за приданым невестиным едем.