Я встала – надо собрать осколки, взять тряпку, вытереть лужу. Но он опять поднял руку:
– Подожди, Стефани. Подумаешь, стакан. Ерунда. Помоги мне. Посмотри у меня в бумажнике, на столике…
Я подошла ближе. Под тапочками хрустело стекло.
– Открой его, – попросил Жак. – Там, рядом с карточкой социального страхования, вставлена твоя фотография. Видишь, Стефани? Подсунь под нее палец…
Я целую вечность не открывала бумажник Жака. И правда, на меня смотрела моя собственная фотография. Снятая лет сорок назад, не меньше. Неужели это я? Неужели это у меня были такие огромные фиалковые глаза? Эти губы бантиком? Эта перламутровая кожа, освещенная ласковым солнцем Живерни в ясный день? Я и забыла, какой красавицей была. Выходит, надо дожить до восьмидесяти лет и превратиться в сморщенную старуху, чтобы наконец это осознать.
Я сунула под снимок указательный палец. Под снимком был спрятан маленький плоский ключ.
– Ну вот, теперь я спокоен, Стефани. Я могу умереть спокойно. Теперь я могу тебе признаться. Я сомневался. Я сильно сомневался. Это ключ от сундучка. Я всю жизнь носил его с собой. Теперь ты можешь открыть сундучок. Думаю, ты все поймешь. Но я надеюсь, мне еще хватит сил все рассказать самому.
У меня задрожали руки. Они дрожали гораздо сильнее, чем у Жака. Меня охватило ужасное предчувствие. Мне стоило неимоверного труда вставить ключ в замок и повернуть его. Наконец замок щелкнул, отомкнулся и упал на постель вместе с ключом. Жак мягко накрыл мою руку своей ладонью, словно просил подождать еще немного.
– Тебе был нужен ангел-хранитель, Стефани. Так получилось, что этим ангелом-хранителем стал я. И я всегда старался как можно лучше делать свою работу. Поверь мне, это не всегда было легко. Иногда мне казалось, что у меня ничего не получится. Но, как видишь, в конце концов… Ты меня успокоила. Я справился. Помнишь, Стеф…
Жак закрыл глаза и долго лежал так.
– Помнишь, Фанетта? – после минутной паузы спросил он. – Можно я в последний раз назову тебя Фанеттой? За семьдесят лет я ни разу не посмел… После тридцать седьмого года – ни разу. Видишь, я все помню. Я был твоим ангелом-хранителем. Все эти годы. Верным. Покорным. Деятельным.
Я ничего не сказала. Мне было трудно дышать. Мной владело одно желание – открыть этот алюминиевый сундучок и убедиться, что он пуст, а весь монолог Жака – не более чем бред, спровоцированный уколом доктора Берже.
– Мы с тобой родились в один год, – продолжал Жак тем же тоном. – В тысяча девятьсот двадцать шестом году. Ты, Фанетта, четвертого июня, за шесть месяцев до смерти Клода Моне. Как нарочно. А я – седьмого, то есть через три дня после тебя. Ты жила на улице Шато д’О, а я – на улице Коломбье, через несколько домов от тебя. Я всегда знал, что наши судьбы неразрывно связаны. Что я послан на эту землю, чтобы охранять тебя. Чтобы, как бы это выразиться, отодвигать ветки у тебя на пути.