Порой Меган оставляла сыну записки. В самой последней она спрашивала: «Хочешь, я научу тебя играть на рояле?»
Вуди не ответил на эту записку. Все прежние он тоже оставлял без ответа, однако Меган не теряла надежды. Обмен записками – это далеко не то, что диалог, но более удовлетворительный способ общения, чем тот, что существовал у них сейчас.
Меган прошла в гостиную и включила свет. Увиденное заставило ее застыть на месте. Все серебряные рамки с фотографиями были опрокинуты.
Раз в неделю Верна Брикит мыла стеклянные предметы и чистила серебро. Но она ни за что не оставила бы фотографии в таком состоянии. Ни в коем случае. Верна была педантична почти до фанатизма.
Значит, это сделал Вуди. Но зачем? Ответ напрашивался сам собой: ему вдруг стало невыносимо смотреть на снимки, где везде был его отец. Меган считала, что за три года сын сжился с утратой. Оказалось, что не настолько, как ей думалось. Вуди был гением. Люди привыкли считать, будто гении менее эмоциональны, чем остальная часть человечества. Но Меган знала: Вуди не таков. Он умел глубоко чувствовать. Иногда ей казалось, что Вуди молчал по одной-единственной причине: он боялся. Боялся, что длительно удерживаемые эмоции вырвутся наружу с вулканической силой, он не сможет их контролировать и поток его эмоций шокирует слушающих.
Меган решила не трогать фотографии и не поднимать крышку рояля. Потом, когда Вуди успокоится, она спросит его о снимках.
Она села на вертящийся стул, подняла крышку клавиатуры, согнула пальцы, приготовившись играть.
У Вуди было около дюжины любимых песен, каждую из которых он мог слушать часами. Иногда их набор менялся. Хотя слова имели для него значимость, Меган подозревала, что мелодии могли проникать прямо в его душу.
Подумав, она заиграла «Лунную реку». Красивая мелодия, окрашенная тоской и легкой меланхолией, потекла из гостиной в коридор, поднялась по лестнице и, быть может, пробилась к сыну, чтобы вытащить его из оболочки, в которую он сам себя заключил.
38
Вуди живо представлял себе круглую комнату на верхнем этаже замка. Он лежал на тростниковой подстилке и смотрел в пустые рамы южных окон. Именно там появлялась синяя птица или белая крыса – знак подтверждения, что он уже достаточно пострадал за свои ошибки. По небу быстро неслись свинцовые облака. Сквозь их нагромождения мелькали молнии. Грома не было. Здешние стихии отличались такой же молчаливостью, как и их создатель. Если он сделал нечто более страшное, чем думал, если убийцы из Темной Паутины знают, где его искать и уже едут в Пайнхейвен, никакие покаяния не принесут ему прощения и не вернут былой безопасности. И тогда он будет обречен оставаться в этой башне навсегда.