И начальник экспедиции Луганский решился. Если бы с грузовой ракетой не установили минутную связь, то он не сделал бы ничего. Экспедиция в такой арифметике дороже отдельного члена экипажа. Но здесь представился шанс.
Он лично умудрился поднять модуль и виртуозно посадить его в трехстах метрах от моего распростертого тела. К тому времени мой картридж уже полностью закончился, и наступило кислородное голодание. Меня внесли в модуль, а потом вытащили с того света.
Я нашел то, что найти не смог бы никто. Славу первооткрывателя объекта Иных я скромно разделил с погибшими героями космоса Алиевым и Гжеляком. По последнему информация была засекречена. Незачем будоражить народ тайнами, которые ему знать не положено…
Когда я вернулся на Землю, и еще даже не закончилась послеполетная реабилитация, меня уже взяли в цепкие руки сотрудники Наркомата госохраны. Каждое слово, каждое мое действие они препарировали под микроскопом, разглядывали критически со всех сторон, выворачивали наизнанку. Потом меня ненадолго оставляли в покое. Чтобы на следующий день заняться тем же самым с новыми силами.
Допросы, допросы. Одни и те же вопросы изо дня в день в расчете на то, что я собьюсь, появятся несостыковки, и мое вражеское нутро полезет наружу. Со мной работали со вкусом и толком, как с самым закоренелым вражеским шпионом.
Впрочем, я был не в обиде. Следователей я понимал. Им кровь из носу надо было докопаться до истины. И у них были в основном мои слова, притом достаточно странные. А слова они и есть слова. Их надо проверять и перепроверять.
По итогам той великолепной исследовательской вылазки я имел все шансы загреметь под суд. Я сам не мог объяснить, что меня заставило нарушить столько пунктов инструкций. При том, что за всю прошлую жизнь я, наверное, не нарушил серьезно ни одной. Мои слова про нашедшее умопомрачение вызывали лишь усмешки.
Следствие все продолжалось. Меня продолжали донимать, правда, не с такой интенсивностью, и после возвращения в Москву. Терзали в здании Наркомата госохраны на площади Дзержинского. И в кабинетах Управления Дальнего Космоса. И в других местах.
И никто ничего не говорил о моих дальнейших перспективах. Насчет суда я, скорее всего, погорячился. Процесс над героем Четвертой Марсианской — это все же перебор. Но что дальше мне не дадут водить даже велосипед, и я останусь привязанным навеки к Земле — в этом у меня сомнений не было. Кто доверит такому раздолбаю штурвал корабля? Кто возьмет такого разгильдяя в полет? Коллеги, те, кто был в курсе, уже воспринимали меня как ходячую бомбу.