Винсент… Твоя музыка прекрасна, я слышу каждую струну, а значит, скоро я снова смогу прижать тебя к себе. Хочу тебя Винсент, как никогда раньше. Скучаю по твоему жизненному воплощению. Но мертвый ты для меня еще более соблазнительный, потому что погоня за тобой, мой мальчик, стала намного сложнее. Как я тоскую по очерченной линии твоих воспаленных моей любовью губ! Как я хочу услышать твои стоны… Обладать тобой и только тобой — вот мое единственное желание. Винсент, как ты далеко!
На смену распотрошенным солдатам идут новые бумажные человечки с аурами мотыльков. Кто на этот раз?
Пули? Значит, ребята заняли огневые позиции. Мое тело справится и с десятью смертельными ранами, слишком хорошо все заживает. Но вопреки своим способностям, хочу побыстрее растаять и встретиться со своим мальчиком. Ты ждешь меня, Винсент?
В ответ лишь выстрелы.
Они мешают мне говорить с моим чудным призраком.
Внезапно замечаю, если палить им в глаза, они не смогут прицелиться… Действую. Пламя проходит по рядам автоматчиков, приваривая насмерть железные клепки их перчаток к дулам автоматов. Так они и застывают с нечеловечески искривленными туловищами, сжатыми болью и безысходностью… Опавшие лепестки Черных Лилий.
Я, кажется, ранен. По крайней мере, моя форма в свежей крови, легшей алыми пятнами поверх пятен жизни Винсента. Хорошо… Наша кровь соединяется на самом деле.
Я счастлив от осознания этого факта.
Винсент, мой мальчик! Хочу снова любить тебя. Я не верю, что ты лишь бежал от меня… Нет, тебе нравилась наша игра. Тебе самому. И ты сам шел ко мне, как вот эти несчастные ребята-мотыльки.
Место автоматчиков занимают рукопашники, высадившиеся, словно пауки по канатам. Впечатляющее появление, но совсем простая задача.
А один даже меня задевает, прежде чем я обугливаю его лицо. Жаль, родители не узнают сына… Надо отдать им должное, он вырос смелым.
Винсент, ты тоже был смелым. Я таких никогда больше не видел… Даже я был слабее, поэтому ты предпочитал войну с самим собой. Но надеюсь, я не был лишним, потому что с ума схожу по тебе. Мне нравилось смотреть, как твоя плоть раздвигалась под моим нажимом, и на твоем лице краснели жилы, рассекречивая все твои попытки сопротивляться. Но разве тебе не нравилось? Ты и сам не замечал, как твои губы шевелились в словах: «Ясмин, глубже, еще..», и я вцеплялся руками в твои плечи и проникал в тебя так глубоко, что твои глаза расширялись от удивления. Ты дрожал, но снова непроизвольно умолял унизить тебя.
«Кончи в меня, я хочу ощутить» — повторял ты, зажмуривая напряженные сопротивлением глаза. И я делал, как ты хотел. Всегда делал… А потом наблюдал, как ты, лежа на коленях, часто и глубоко дышал в попытках сдержать слезы. Ты был убит болью, нанесенной не моими руками, а только с их помощью. Это ты бичевал себя! Ты сам не мог простить себе желания быть униженным, и вместе с этим не мог противостоять удовольствию от подобных ощущений. Разве нет, мальчик мой? Ты заставил себя платить за грехи, сам осудил на вечное страдание — самое страшное для сильных людей, такое, как унижение. И ты ненавидел это, но все равно испытывал жгучие желание вновь и вновь страдать, искупая только тебе ведомые проступки.