— У тебя есть шанс сформулировать свои претензии на ежегодном форуме, твой статус позволяет.
— Смешно. Что за указ?
— Поддержание демографического положения.
— Путем?
— Ты знаешь сейчас рождаемость на нуле, города отравлены, вот наше наследство от старых империй животного страха.
— Путем? — чуть настойчивее повторил свой вопрос Винсент.
— Охранная политика. Запрет нетрадиционных союзов, — отчеканил Ясмин.
Винсент с секунду молчал, а потом разразился хохотом.
— Ясмин, ты сядешь в тюрьму? — спросил он, наконец, отсмеявшись.
— Нет, — его собеседник был невозмутим.
— Ясмин! — Винсент был преисполнен иронией, — Меня всегда поражало… ты издаешь указы, требуя строгого подчинения, а сам никогда им не следуешь. Они тебя не касаются. Помнишь, издав указ о запрете спасения раненых на поле боя, ты сам же его нарушил…
— Мне надо было тебя бросить? — Ясмин блеснул сталью своих глаз.
— Возможно, так было бы даже лучше. Я вообще жалею, что не подох маленьким, а ведь в «городах-помоинах» предоставлялось столько возможностей исчезнуть раз и навсегда. Гораздо труднее было умудриться выжить.
Винсент бросил печальный взгляд на невозмутимого собеседника и продолжал:
— Я искренне удивляюсь себе, я выживал при самых серьезных ранениях, когда врачи разводили руками. Просто поразительно.
— Феникс, — спокойно ответил Ясмин.
— И все же я забавляюсь от твоего цинизма. Хочешь запретить то, чем сам грешен. Комплексы… Зачем, Ясмин? Неужели ты не знаешь, запретный плод всегда слаще!? Да, людям будет труднее, но намного приятнее. Демография — бред, ты ничем не спасешь положение. Отрава в воде, отрава в воздухе, в земле, вот проблема. Причем здесь однополая любовь?
— Секс… — поправил его Ясмин.
— Ты хочешь и чувства инквизировать? Ты не бог. Ясмин, ты прекрасно знаешь, проституция процветает как рябина в «городах-помоинах» и срединных районах. Отнимешь у людей хлеб, отнимешь еду, и они умрут. Почему бы тебе тогда самому себя не казнить… Запрещай — не запрещай, ты не заставишь не любить, и не сможешь удержать голодных парней, готовых рискнуть всем за кусок лепешки. Они и так обречены упасть и разбиться, терпеть отвращение, но жить. К чему ты добавляешь груз к гире непосильных страданий?
— А может, я хочу проверить истинность их чувств. Отсеять мразей и похотливых тварей, подонков и негодяев, отчистить эти чувства. Наши с тобой чувства… только наши.
— Скажи, хоть какой-то закон когда-нибудь остановил негодяя?
— Винсенте, — Ясмин на свой манер произнес имя, прибавляя таинственное звуковое «э», — Я не создал ничего неестественного, я лишь закрепил общественную мораль, то, что и так витает в воздухе.