Я знал, что с родителями невозможно быть откровенным. Взрослые не ценят искренность. У меня всегда были от них тайны и в том числе тайны сексуальные. Хотя они никогда не разговаривали со мной об этом, я шестым чувством угадывал, что все, связанное с полом и половой жизнью, — есть грязная, постыдная тайна. Так же жили другие дети. Когда, работая над книгой о сексе, я опрашивал своих соотечественников, эти бывшие мальчики и девочки признавались, что родители никогда не говорили им, в чем суть брака и что такое плотская любовь. И они никогда ничего такого не говорили своим родителям. Даже когда женились. Все они подтвердили, что никогда не узнавали ничего „такого” от своих школьных учителей, им не доводилось слышать на эту тему каких бы то ни было лекций. Мопассан — да, Мопассан их просвещал. И Стефан Цвейг — тоже. И некоторые западные фильмы, из которых цензура не успела вырезать все „непотребное”. Но основными учителями нашими в сфере половых отношений были старшие товарищи, жившие в соседнем дворе или учившиеся с нами в школе. Школьная уборная — вот основной класс, где мы постигали сексуальную азбуку[73].
Отчего родители наши были так скрытны? Чего опасалась моя мать, преподаватель биологии в высшем учебном заведении, и мой отец-писатель, скрывая от меня, 12-летнего, тайну моего рождения? Прежде всего над ними, насколько я теперь понимаю, нависали старинные российские традиции, запреты, проистекавшие из церковно-христианского представления о греховности плоти. Да и в провинциальных еврейских семьях, откуда вышли мои родители, говорить с детьми о половых вопросах считалось неуместным. Двести лет прошло с тех пор, как в типографии русского просветителя Н. Новикова вышла первая в России книга по половому вопросу. Витиевато и многословно автор XVIII века разъяснял современникам: „Любовь есть подводный камень, от коего юность часто претерпевает кораблекрушение… Любовь есть пространный Океан, в котором юность без кормила благоразумия на одних парусах похотливого любопытства плавает, дабы новые увидеть предметы, и напоследок утопляется”. Автор XVIII столетия рекомендовал только запреты и наказания. За две сотни лет после выхода этой книги официальное сознание в России не только не сдвинулось в сторону более либерального взгляда, но в какое-то время даже ужесточилось.
В 46-м томе первого издания Большой советской энциклопедии, которая стояла в кабинете моего отца, в статье „Половая жизнь” можно было прочитать следующее: „Система воспитания детей и подростков в СССР основана на культивировании любви к родине, чувстве товарищества, любви к труду. Создана масса творческих импульсов, отвлекающих внимание молодежи от чрезмерных половых увлечений и направляющих ее энергию на радостный труд и здоровый отдых, сочетающиеся с физической культурой”. Государство в 1940 году открыто объявляло, что его цель — отвлекать внимание молодежи от интимных чувств и переключать освободившиеся силы на любовь к родине. Гражданам разъяснялось: та — половая — любовь — недостойна внимания. Педагогам и родителям надо знать, что „пробуждающийся задолго до наступления периода половой зрелости интерес к вопросам половой жизни необходимо осторожно и разумно направлять в сторону биологических процессов размножения в природе, избегая всего того, что может вызвать нездоровый интерес к половой жизни и к сексуальной возбудимости”. И еще раз энциклопедия повторяла, что семья и педагоги должны создавать условия „разумного переключения полового влечения в область трудовых и культурных интересов”. Это же повторяли папам и мамам на родительских собраниях в школе. Надо ли удивляться, если после таких разъяснений мои родители, как и миллионы других в стране, не смели и слова сказать своим детям об этом ужасном нездоровом сексе.