— Зейнаб, не дразни сестричку! Мана, опять ты заставляешь плакать Хасана. Так тебе и надо, сам лезешь, Ражаб, порвешь пододеяльник. Глаза испортишь, брось книгу, спи, Фарида, ну ты же взрослая, помоги мне…
— Как я могу спать и одновременно помогать тебе?..
— Замолчите вы или нет?!
Очень люблю я детей своих, очень к ним привязан, и без них, поверьте, очень грустно было бы на свете. Конечно, как отец, я суров с ними, а мать, как видите, избаловала их, и они с ней, как со своей подругой. Что поделаешь, видимо, так и должно быть в семье. Чтобы жена заметила мое присутствие, я прикрикнул на неугомонных детей:
— Ну-ка, быстрей в постель! — и добавил льстиво: — Не видите, мама устала, пожалейте ее, и ей ведь надо отдохнуть.
— Да, отдохнешь тут, не дом, а караван-сарай какой-то… — заворчала моя Патимат. Я ее понимаю, ой, как понимаю…
— Ты прости меня… — говорю я жене, стараясь быть как никогда ласковым, подсаживаюсь к ней и поправляю ее поредевшую прядь волос. И вдруг, спохватившись, вскакиваю и говорю: — Хватит! Хочешь, я выгоню сейчас их, да, да, возьму обоих за шиворот, вытащу на крыльцо и пинком под зад спущу с лестницы. Я не посмотрю, что они мои друзья. Хочешь?
— Ты? — оборачивается жена, и улыбка озаряет ее лицо, она смягчилась, она понимала, что ничего такого я с гостями конечно же не сделаю.
— Думаешь, не смогу? — как можно решительнее говорю я, но чувствую, что все равно жена мне не верит, и признаюсь: — Конечно, не смогу, это же наш Мурад, наш Михайла, — стараясь смягчить ее, говорю. — Я для тебя все, что ты хочешь, сделаю, пожалуйста, что-нибудь… «А что я могу ей сделать? Ничего…» — грустно подумал я в душе.
— Иди уж, придумаю что-нибудь, — говорит она. Я от радости хватаю младшего и подбрасываю под потолок, и тут же опустив его рядом с остальными, говорю: — Цыц, бесенята! Не мешайте маме. Вы уже не маленькие, вам пора быть серьезными.
— А мы хотим посмотреть… — говорит старший сын.
— На что?
— Как ты этих дяденек переборешь…
— Цыц! Спать! — и я довольный, схватив с полки на кухне бутыль сухого вина, возвращаюсь к гостям.
Жена принесла угощения: лук-мук, сыр-мир, чурек-мурек и жареные купаты. А что еще надо! «Ты не жена, а золото, спасибо тебе, родная, мать моих детей, радость моя, чудо мое». Это я, конечно, сказал не вслух, а про себя. И подумал в сердцах: какие мы порой скупые на добрые слова своим женам. То ли мы робкие, то ли стеснительные, то ли просто грубые и неблагодарные. Черт побери, чего мы стоим без наших жен? Три копейки нам цена даже в базарный день.
Мурад и Михайла приободрились и после первых стаканов вина основательно расположились на ковре, подложив подушки поудобнее и подперев локти. Михайла расскажет что-нибудь — смеется Мурад. Мурад поведает о каком-нибудь случае — хохочет Михайла. И я смеюсь вместе с ними, хотя то, о чем они рассказывали, я уже слышал от них десятки раз. От такого насилия над собой у меня даже скулы разболелись. Будь они прокляты, все эти условности, — как бы не обидеть, как бы угодить, как бы сделать так, чтобы о тебе дурно не подумали. Неужели нельзя быть человеку самим собой, — где надо — засмеяться, а где надо — и зарычать, зареветь. Но я за долгие годы учительствования научился сдерживать себя, хотя давно замечено, что это отрицательно сказывается на здоровье.