И я вспоминаю свою первую встречу с жизнью, когда после школы мать испекла мне на дорогу чурек, положила свежий сыр, продала отцовскую папаху и часы, чтобы дать мне деньги на дорогу. Отец мой погиб на войне, и неизвестно, где его могила. Получил я от матери деньги, набросил на плечи хурджин. Обняла меня мать на перекрестке, слезу проронила и сказала:
— Иди, сынок, иди в люди, да сбережет тебя моя молитва от дурных людей. Постарайся, сынок, везде быть самим собой, совесть не теряй, честью не торгуйся, холуем не будь. Человеком будь, сынок, и меня не забывай.
Как живая она передо мной стоит на окраине села и утирает краем платка слезы. Нелегкие были послевоенные годы, еще многим не хватало хлеба. И вот я теперь один на всем белом свете и передо мной дорога, спускающаяся вниз серпантином. И иду я к полустанку Мамед-Кала, к железной дороге. И неизвестно, что ждет меня впереди…
В школе нас тогда учили всему доброму, особенно верить людям, и я тогда был убежден, что везде и всюду наши советские люди человека в беде не оставят, помогут. Ведь ты не какой-нибудь бездельник-скиталец, а выпускник советской школы, комсомолец. И я шел навстречу будущему. Пугала ли меня дорога в неизвестность? Скажу, да, настораживала, хотя была глубокая вера в то, что люди мне помогут. Доверчив я был тогда, да и сейчас верю людям. Если и страдал я в жизни, то из-за своей излишней доверчивости.
Добрался я к позднему вечеру до полустанка и узнал с первых же минут, как же непривычны для меня эти места. Стало невыносимо от полчищ комаров — об этом в школе ничего не говорили, так же как и о том, что в маленьком зале ожидания вокзала на скамеечке нельзя спать. Ходил толстенный милиционер и будил людей: «Здесь нельзя спать!» Меня сначала удивило это. Почему, думал я, нельзя спать, если здесь людей мало и каждому хватает скамеек. Потом, под утро, я понял, почему. Оказывается, нельзя спать на скамейке в зале ожидания не потому, что это не гостиница, а потому, что у зазевавшегося человека могли украсть вещи. Так и случилось.
Утром один пожилой человек не обнаружил свой саквояж и когда сообщил об этом милиционеру, тот ему и сказал: «Не спал бы, — не украли бы». Об этом нам ничего не говорили в школе, и я думал: как это может быть, чтоб среди советских людей были воры. Кое-как, отбиваясь от комаров, я провел свою первую ночь на чужбине и утром вышел на перрон. Смотрю: стоит товарный поезд, а пассажирского ждать еще пять часов. И я не мог ни о чем больше думать. Желание поскорее покинуть это непонятное для меня место подтолкнуло меня, и я сел в этот товарняк. Сел на ступеньку, свесив ноги, положив на колени свои хурджины. Паровоз загудел, запыхтел, и в это время ко мне подсел мужчина средних лет в темно-синем пиджаке и в фуражке.