Лейтенанту Иванову с самого начала не нравилось место привала, выбранное капитаном Проценко. Очень уж тесно стояли вокруг деревья. Тень под ними – это, конечно, хорошо. Но и врага, если решит сунуться, сразу не заметишь. Он, можно сказать, одним своим местом чувствовал неясную тревогу. Смутное движение за разлапистыми деревьями и пышными кустами в лесочке слева от колонны лейтенант Иванов заметил еще до начала атаки: без ветра шевелились ветки, мелькало что-то чужеродное растительности. Когда он поднял к глазам бинокль, то почти не удивился, заметив проступавшие через листву чужие мундиры. Но опять этот «политический» приказ: «первыми огня не открывать». А вдруг поляки прячутся в лесу, чтобы сдаться? Вот сейчас выйдут, договорятся и сложат оружие…
Но часть тела лейтенанта Иванова, на которой он обычно сидел, чувствовала, что поляки там прячутся, вовсе не мечтая поскорее сложить оружие перед доблестной Красной Армией, – сейчас попросту начнется смертоубийство. Не дожидаясь пальбы, он спрыгнул вниз, захлопывая за собой полукруглую широкую крышку люка и решая, каким снарядом зарядить пушку: картечным или осколочным. Уже плюхнувшись на свое сиденье, подумал, что не позвал снаружи водителя Гурина и сейчас их машина – просто неподвижная огневая точка. Но поздно: в мирной солнечной тишине уже загремели вдоль колонны выстрелы и разрывы. Гурин, ясное дело, уже сам все понял (парнишка смышленый, даст бог – выкрутится). Гораздо хуже броневику без него, чем ему без броневика.
– Голощапов, двери и заслонки закрыть, – скомандовал Иванов радиотелеграфисту-пулеметчику. – Потом бьешь из пулемета по всем польским мундирам, что заметишь. Минько, – картечь.
Сам лейтенант крутил по сторонам панорамным прицелом, стараясь подробнее оценить обстановку. Понял, что атакованы они конницей: справа между растянувшейся на дороге красноармейской колонной и лесом несся, размахивая над головами блестящими клинками по четыре в ряд не меньше чем эскадрон – слева наскакивали разрозненные группы, вооруженные пистолетами и, судя по взрывам, ручными гранатами.
Пули безвредно зацокали по их броне, ответно загрохотал, наполняя кабину знакомым едким запахом сгоревшего пороха, курсовой пулемет. Из Голощапова, как и из большинства пулеметчиков, водитель был плохонький, ненадежный: мог и заглохнуть в самый неподходящий момент – пусть лучше отстреливается. Иванов, решив сам повести броневик, приказал Минько развернуть башню влево и пока отстреливаться из пулемета, а сам полез, в очередной раз матеря конструкторов, цепляясь планшетом, кобурой и трофейным штыком, под бензобаками на водительское сиденье.