Первым в дом зашел кряжистый мордатый фельдфебель, лично в поимке румына не участвовавший, но захотевший примазаться к заслуге своих подчиненных. Он доложил о пленном и, получив разрешение, крикнул во двор, чтобы его завели. Сержанта с окровавленным разбитым лицом втолкнули вовнутрь, в очередной раз больно врезав ему в спину, в область печени, прикладом. Фельдфебель положил на стол перед капитаном найденные у румына в нагрудном кармане кителя документы.
– Так, так, – сказал, просмотрев бумаги, коверкая румынские слова и неправильно ставя ударения, офицер. – Сержант Петре Якобеску. Рошиор. Регулярная кавалерия. Номер вашей дивизии?
Пленный молчал, решив говорить, но не сразу, а вроде как под нажимом, страхом боли и смерти. По кивку начальника штаба стоящий сбоку немецкий ефрейтор без замаха сильно двинул румына в живот прикладом карабина. Румын с перехваченным дыханием согнулся, охватившись руками и присев почти до пола. Второй немец, глумясь над беззащитным, схватил его за ухо цепкими пальцами и, чуть ли не отрывая, заставил через силу выпрямиться.
– Мне тебя уговаривать некогда, – опять заговорил офицер. – Или ты отвечаешь на мои вопросы, или тебя выведут во двор и тут же расстреляют. Выбирай сразу. Время на раздумье тебе не дам.
– Вы меня и так, и так расстреляете, – кое-как восстановив дыхание, сказал гнусаво из-за разбитого носа сержант, подняв на немца окровавленное лицо. – Хоть буду говорить – хоть нет.
– Ты не прав, – сделав грустное «честное» лицо, покачал головой переводчик. – Если ты нам скажешь правду – останешься жить. Германия придерживается правил ведения военных действий. Просто так мы пленных никогда не расстреливаем. Ответишь на вопросы – тебе окажут необходимую медицинскую помощь, накормят и отведут в сарай к другим пленным. Потом поместят в лагерь для военнопленных до окончания войны. Выбирай: немедленная смерть или жизнь, пусть даже и в плену.
Сержант правдоподобно изобразил на изуродованном окровавленном лице муки совести и кивнул головой.
– Хорошо. Я буду говорить. Надеюсь, вы меня не обманете. Номер нашей дивизии – четырнадцатый, – с ходу выдумал Якобеску, служивший не в дивизии, а в отдельной кавалерийской бригаде.
– Фамилия командира.
– Генерал Мереуцэ, – продолжал он, повысив до генеральского звания своего только что заколотого штыком рядового солдата.
– Номер русской танковой дивизии? Сколько танков? Сколько с ними пехоты? Артиллерии?
– А вот этого-то того я и не знаю, – всем своим видом показывая испуг, заблажил Якобеску. – Я ведь всего лишь сержант. Даже мой лейтенант, думаю, этого не знает. Откуда нам? Русские нас не уважают. За людей не считают. Общаются всегда свысока. За глаза обзывают «мамалыжниками». Наш капитан, командир эскадрона, получил приказ: следовать за русскими – мы и следовали. А сколько всего русских танков – точно сказать не могу. Когда оглядывался – видел, что очень много. Но считать – не считал.