(Лесу, по которому мы станем ходить целую вечность, который поглотит весь мир и никогда не закончится.)
– Ты думаешь, что в Зыборке только один Ведьмак проебал буксирный трос? – спрашивает он через минутку.
Его телефон снова звонит. Этот звук, громкое, гремящее начало какой-то из песен «Металлики», сразу приводит меня в ярость.
– Мы должны ехать в Ольштын. После суда. Взять Миколая, Агату, того лесника, взять всех. Гжесь, я могу написать еще кучу статей, но это ничего не даст.
Этот трос измажет ему сиденье, он измазывает все, к чему прикасается.
Он не отвечает.
– Пока отец не выйдет из больницы, никуда мы не поедем, Юстина, это всего лишь предмет, сосредоточься, сука, на том, что важно! – кричит он и берет мобильник и кричит снова: – Еду уже, на хрен, Камила, я ебу, дай мне вздохнуть, блядь! – поворачивается ко мне. Напоминает марафонца на дистанции, ноздри его так расширены, работают так быстро, словно бы готовятся втянуть весь воздух вокруг. – Перестань думать, что найдешь решение сейчас, – когда он говорит это, челюсть у него дрожит.
Перестань его бояться, Юстина, хотя он и гонит и обходит на повороте грузовик, с прицепа которого свисают длинные бревна, перевязанные на концах красными тряпками.
– Ты бы хотела, чтобы это закончилось для тебя. Чтобы ты решила это дело. Чтобы тебе отдали работу назад. Чтобы ты могла отсюда уехать.
– А отчего бы мне не хотеть отсюда уехать, Гжесь?
Он не отвечает.
– Ты ответишь мне, как Миколаю, что «тут – твой дом»? – спрашиваю его снова.
Он снова не отвечает. Закуривает. GPS показывает, что до Щитно нам еще двадцать минут. Суд начинается через пятнадцать.
– Отчего бы мне не хотеть решить этого дела? Отчего бы мне не помочь себе, когда я помогаю вам? Это что, какой-то грех? – спрашиваю я.
Он все еще не отвечает. У него красное лицо и бледные ладони – так он вцепился в рулевое колесо.
Камила снова звонит.
– Сука, вы все одинаковые, – говорит он и сбрасывает звонок, и некоторое время смотрит на телефон, словно хотел бы выбросить его в окно.
И тогда машина вдруг скользит, я кричу, громко, не понимаю до конца, что именно, мы начинаем танцевать по дороге, как пьяный овод, Гжесь пытается затормозить, вернуть равновесие, буксует, жмет на тормоз, который пищит, словно придавленный кот, но кроме писка тормоз этот, кажется, не делает ничего, что делать надлежит, то есть – не тормозит, это длится недолго и бесконечно, очень коротко и очень длинно,
(очень коротко и очень долго)
и у меня нет времени подумать, как это глупо: быть правой, предсказывать будущее (которое на самом-то деле не настолько сложно предсказать), когда вдруг оказывается, что мы живы, что сидим в кювете, что приземлились туда под углом градусов в сорок пять, что на пассажирском сиденье я на две головы ниже Гжеся. Окурки высыпались из открытой пепельницы. Покрывают весь рычаг передач, пол, мои ботинки тоже покрыты ковром бычков. Гжесь даже не чувствует шока. Он все еще в ярости. Поворачивает ключ зажигания. Машина не заводится. Гжесь второй раз не пытается.