Открывает дверь, та едва отворяется, а потому он пинает ее изо всех сил, вылезает, хлопает дверью, выбегает на трассу. Вскидывает руки. Машет в сторону машины, которой я еще не вижу – но видит он. Я пытаюсь восстановить дыхание. Мне тяжело. Тем тяжелее, чем больше я пытаюсь. Давлюсь чем-то, чего не в силах проглотить. Наконец мне это удается. Я осматриваюсь. Я цела и невредима. По крайней мере, руки – целы. Черны, но целы. Целы, но черны. От смазки. По крайней мере, так они выглядят.
Камила все время звонит. Я беру телефон, отвечаю.
– Камила, мы попали в аварию.
– Кто это? – спрашивает она.
Гжесь останавливает машину, которую недавно обгонял тройным. Белый оклеенный минивэн. Что-то кричит, машет руками. Из машины вылезает усатый толстый мужик, точно так же, как Гжесь, злой: похоже, хочет его ударить. Гжесь показывает ему на свой автомобиль и на меня внутри, пальцем словно протыкая меня, словно показывая, что это я во всем этом виновата.
– Юстина, жена Миколая, – говорю я в телефон.
– И хрена ли ты с ним сюда едешь? – слышу я.
– Потому что он меня попросил.
– Будешь давать показания?
– Об этом мне ничего не известно, – говорю я согласно с истиной.
– Вы что, трахаетесь?
Не знаю, что ответить, подвисаю. Гжесь и дальше ругается с мужиком и наконец издает бессмысленный вопль, будто его тошнит молниями, я слышу этот звук даже в машине, не слышу, что он орал, полагаю, ничего конкретного. Просто звук. Мужик замирает, не закончив жеста, с широко открытыми глазами.
– Камила, мы попали в аварию, но скоро должны быть на месте, – говорю я.
– Он уже никогда не увидит детей. Не прибыл. Я иду сказать судье, что он не прибыл – и все.
– Камила, мы попали в аварию, – повторяю я.
Вижу, как усатый окаменевший мужик делает некий жест, потом машет рукой. Спускается в кювет, чтобы глянуть на зад машины. Гжесь открывает дверь, всовывает голову внутрь.
– С кем говоришь? – спрашивает.
– С Камилой, – отвечаю я.
Он забирает телефон у меня из рук. Показывает на заднее сиденье.
– Дай мне тот трос. По крайней мере, пригодится хотя бы для чего-то.
* * *
Он и правда старался быть спокойным. Мы все старались быть спокойными.
Но спокойствие нельзя позвать, как собаку. Спокойствие – черта врожденная, непомерно редкая и ценная. Если кто-то не родился со спокойствием, не рос в спокойствии, то может о нем только молиться.
Гжесь и правда старался. Теперь уже не старается. Рукава пиджака закатаны до середины предплечья. По крайней мере, не видно, что тот коротковат. Только сейчас до меня доходит, какая стоит погода – стальное небо, пронзительный ветер, холод проскальзывает сквозь любую одежду.