Они провели там добрых десять часов, и в результате на столе и правда появилось множество еды. Агата готовила лучше моей матери, следовало отдать ей должное. Все было в меру жирным, мясным, свежим, вкусным, это было Рождество, которое получило бы золотую медаль журнала «Пришли рецепт». Агата пригласила всех, кого мы втянули в референдум. Во время ужина Валиновские, Мачеяки и Гжесь проговорили все возможные сценарии будущего, которые с каждой минутой все больше напоминали сценарий фильма Барея [115]. Посреди предрождественской ночи Мачеяк принялся громко размышлять, как бы удачней всего отбить отца из тюрьмы – мол, лучше всего совершить вооруженный налет или какой-то хитрый ход – например, подкоп. Все пересказывали друг другу последний номер «Крайовой» с репортажем Юстины, комментируя его размер, название и то, выглядит ли отец на размещенном там снимке достаточно хорошо и не должен ли он в следующем выпуске вообще оказаться на обложке. Мачеяк принялся утверждать, что скоро Анджей Вайда снимет об отце фильм. Жена Мачеяка напомнила мужу, что Вайда уже умер, но Мачеяк не желал принимать этого к сведению. Это тот, что «Крестоносцев» снимал, умер, Форд, говорил он, рассматривая снимок в газете, на котором отец выглядел как польский актер с амплуа безжалостных полицейских. Сперва мы ели немного, но в какой-то момент набросились на жратву, заталкивая ее в себя все больше, огромными кусками, словно вареники, рыба и кутья должны были дать нам мистическую силу, которую наверняка пожелал бы нам отец. В некотором смысле это был веселый вечер. Может, не для Агаты, которая устала до крайности; сидела на стуле, ковыряясь вилкой в еде, одаряя всех присутствующих стеклянной улыбкой и не слушая того, что они говорят; только то и дело машинально гладя по голове сидящую рядом Йоасю. Я уважал ее. С помощью Юстины она приготовила одиннадцать блюд и поставила елку исключительно для того, чтобы в доме – пусть на миг – стало нормально. «Нормальность никогда не наступит сама по себе; за нее следует сражаться, выцарапывать ее из бетона», – подумал я.
Тогда я понял, что все то и дело на нас поглядывают, на нас – то есть на меня и на Гжеся, что ждут какого-то жеста с нашей стороны. Что мы покажем им, что замещаем отца. Что-то скажем, сделаем, пусть даже выгоним их. Но мы ничего такого не сделали. Просто сидели и пили водку. Старались пить умеренно, удалось так себе. Еще хуже нам удались подарки, о которых никто не помнил. В последний момент мы с Гжесем отправились в город купить что-нибудь для детей, историческую настолку и машинку на батарейке, на которую те отреагировали, как и можно было предположить, с холодным разочарованием.