– Иди, почешем языками, – говорит он, и тогда я вижу, что Гжесь играет, притворяется немного пьяным, что он даже натянул свою глуповатую улыбку на лицо.
– Дай ему еще одну, – показывает Каське.
Каська подает мне рюмку, глядя на Ярецкого.
– Ну, давай же, подойди, – говорит Гжесь.
Ярецкий и Чокнутый молча смотрят на нас. Потом первый к нам подходит. Тянет ногу, немного хромает, что-то у него наверняка болит.
– Ты тоже подходи. Подходи, давай, Чокнутый, – Гжесь приглашает, машет рукой, теряет равновесие, чуть сползает с барного табурета, я хочу его подхватить, но он сам восстанавливает равновесие.
– Что там? – спрашивает у Ярецкого. Только теперь, в более ярком свете, я вижу, как время перекорежило Ярецкого. Он совершенно подрастерял свою бывшую жилистость и стройность, он – расплывшийся некрасивый мужик с большим животом и телом, словно старый творог. Его глаза сделались печальными, уголки их уже поплыли вниз, даже не столько из-за персональной печали, сколько из-за гравитации, бутеров с чипсами, пива, разогретой в микроволновке пиццы из «Теско».
– Что у тебя, малой? – спрашивает он Гжеся. Говорит тихо, весь на нервах. Протягивает мне руку. Я пожимаю ее, она мокрая и мягкая.
– Помнишь меня? – спрашиваю я.
– Помню, – бурчит он.
– Снова будешь кони мочить? – спрашивает Чокнутый. Он нервничает.
– У тебя есть с кем поговорить? – спрашивает Гжесь у Ярецкого.
– Не понимаю, – отвечает тот.
– Спрашиваю, есть ли у тебя, с кем поговорит? Потому что мне – не с кем, говорю тебе. Не к кому мне рта раскрыть, клянусь, – Гжесь ухмыляется, смотрит на Ярецкого, вертится на стуле.
– Былинский! – встает он и вскидывает руку.
Быль, который сидит в углу зала над какой-то разноцветной газетой, вздрагивает от этого крика, но даже не поднимает голову.
– Видишь, не с кем говорить, разговариваю с сучьем всяким, – говорит Гжесь.
– У нас тоже непросто, – протягивает Ярецкий. Немного не понимает, что сказать. Мы смотрим друг на друга, но нам совершенно не о чем болтать.
– Завод? – спрашивает Гжесь.
– Скорее, строительная контора, всякие работы, – отвечает Ярецкий, разговор о себе его явно мучит.
– Пойдем уже, – Чокнутый хватает Ярецкого за куртку, но тот не реагирует, стоит неподвижно. Словно между ними велся некий другой, неслышный разговор, который все еще не закончился. Я выпиваю следующую стопку, прошу еще одну.
– Я думал, мы помирились, – Гжесь останавливает Чокнутого, хватая того за плечо.
– А мы помирились? – спрашивает Чокнутый.
– Да, ты извинился передо мной за все и сказал, что больше не будешь, – смеется Гжесь, его собственные слова настолько его веселят, что он даже слегка заплевывается.