Ты протягиваешь руку. Теряешь равновесие, восстанавливаешь и снова теряешь, и снова восстанавливаешь, и весь этот цикл продолжается, может, секунду-две, не более.
– Хватайся, – говорит девушка. Ты видишь ее лицо. Где-то ты ее уже видела. Но не раздумывай над тем, где именно, не сейчас, сука. Сосредоточься.
– Хватайся, – всего секунду-две, сколько там нужно, чтобы произнести «хватайся»?
Ты протягиваешь руку вверх и размахиваешься, и используешь все свое равновесие, чтобы встать прямо на ступеньке лестницы, и хватаешься за край отверстия, чувствуешь под пальцами здоровой руки бетон, иней и землю, но этого мало, почти ничего, и ты делаешь это резко, лестница бьет об пол с громким стуком, и в эти ужасно, ужасно долгие секунды твои пальцы вот-вот лопнут, по крайней мере ты так чувствуешь: им уже конец, а она, эта девушка, теперь ты видишь ее лицо отчетливо, хватает тебя двумя руками выше запястья и падает на землю, и изо всех сил тянет наверх, и скорее вырвет тебе из сустава руку, чем сумеет вытянуть, а потому тебе приходится сосредоточиться и размахнуться больной рукой, которая, похоже, сломана в запястье, размахнуться и положить ее снаружи, ты пытаешься, но у тебя не получается, девушка теряет все свои силы, хотя их много, а потому ты говоришь:
– Хватай меня за вторую руку.
И изо всех сил поднимаешь ее, а она хватает тебя за вторую, напухшую в запястье руку и тянет вверх, и ты, сука, орешь от боли, потому что боль такая, словно сейчас, вот-вот, все взорвется и потеряет вместе с тобой сознание, но ты подтягиваешься вверх настолько, чтобы упереться в землю и иней, и в бетонную поверхность, локтями, изо всех сил, представляя себе, как пробиваешь ими дыры, и тогда подтягиваешься вся, теперь ты можешь использовать остальное тело, все еще воя от боли, наклоняешься вперед, девушка, тяжело сопя, хватает тебя под мышки и тянет к себе, а ты подтягиваешь вверх левое колено и опираешься им о землю.
И потом просто лежишь, и воешь, и плачешь, скорчившись, словно маленький ребенок, а боль несравнима ни с чем, она просто как белый свет, который то и дело делается красно-розовым.
– Ксендз жив, – говоришь ты.
Присматриваешься к ней. Она была у ресторана, когда Томаш вытянул бургомистершу наружу. У нее черные волосы, собранные в хвост. Черная кофта с капюшоном и черная куртка. Она тяжело дышит.
Вынимает из кармана сигарету, подсовывает пачку тебе. Ты задумываешься, чего хочется больше: пить, курить или блевать.
Пытаешься встать. Она помогает. Слезы замерзают на твоей щеке. Ты бессильно опускаешь руку, снова. Рука – это боль. Меньше болело бы, если бы тебе ее отрезали.