Отец качает головой. Все ему хлопают. Я тоже. Отец притягивает к себе Агату.
– И еще мне пришло в голову там, в тюрьме, что мне повезло. Мне повезло, потому что я тут с вами. Потому что вы мне помогаете. Впереди – много работы, но я и правда верю, что худшее – позади. Это наше место. Это наш кусок пола.
Что-то холодное опускается мне на губы. Это снег. Его сегодня не обещали. Я поднимаю взгляд. Снег, мелкий и неровный, словно его сбросила вниз большая ладонь, которая держит этот стеклянный шар, в котором мы все сидим.
– За справедливость и за любовь! – кричит Мачеяк, поднимая стаканчик.
– И за семью! – кричит Гжесь.
– И за Зыборк! – добавляет мой отец.
– За Зыборк! – добавляют все громко.
Я смотрю на вершину шпиля евангелистской церкви. Там словно кто-то появился на короткий миг и сразу же исчез, растворился в темноте.
Мы остались последними людьми в Зыборке. Дома вернулись на свои места. Фонари снова обрели свой привычный цвет.
Уже никто обо мне не помнит. Никто не помнит о книге. Я просто тут. Просто сижу. Это настоящее облегчение. Его сложно описать. Как будто потерял тело.
– Ты, говорят, пишешь книгу? – спрашивает Каська.
Я киваю.
– И о чем она будет? – спрашивает она.
– О возвращении, – отвечаю я быстрее, чем успеваю подумать.
Миколай / Через два месяца / У нас все в порядке
Стена – белая. На самом деле весь дом белый. Я ищу следы той надписи, «ПАРТУХОВО СУКИ», но не могу найти, она исчезла под белым слоем побелки и краски. Тут новые, еще оклеенные заводской лентой окна, подметенный двор, запах свежести, настоящей и химической, запах растущих неподалеку деревьев и многократно разлитых в каждом углу дома чистящих средств.
Кое-где на бурой, убитой земле несмело встает трава, редкая, словно волосы на голове младенца.
– Чего вы так ищете? Стена как стена, – я оборачиваюсь: говорит тот усатый мужик, в клетчатой рубахе, стоит чуть накренясь в сторону, упирая руки в бедра. Может, он был тут в последний раз. Может – нет.
– Отец попросил приехать и проверить, все ли у вас хорошо. Не нужно ли вам чего, – говорю я ему.
– И что, стену велел тебе проверить? – смеется он.
Я поглядываю на входные двери, ведущие в комнатенку: когда я был тут в последний раз, из дома вышли все жители. Но сейчас – никто не выходит. Весь цемент у подъезда покрыт белой пылью, кусками ободранной побелки.
– Нет никого, все на работе, – мужик пожимает плечами. – У Берната на фабрике.
– Это уже не Берната фабрика, а Мачеяка, – говорю я.
– А мне какое дело? – отвечает он. – Главное, что работа есть. Для людей. Я не могу, у меня третья группа инвалидности.