Я поворачиваюсь в сторону стены леса, зеленой, чуть волнующейся в теплом воздухе. Мужик продолжает говорить, но на миг я перестаю его слышать.
– Вам точно ничего не нужно? – отзывается Каська.
Я поворачиваюсь в ее сторону.
– Господи, люди, да хватит уже нам этой помощи. Хватит уже, сколько можно! – смеется мужик.
Я показываю на одно из новых окон.
– А та женщина? Та, тяжелобольная? – спрашиваю, вспоминая тень женщины, живой скелет, прикрытый слоем одеял.
– Мальчевская. Месяц как ее похоронили. Но под конец она и не мучилась. Спала просто. Хочешь сигарету?
– Не курю.
– Пытается не курить, – добавляет Каська.
– Возьми. По крайней мере, хоть что-то вам дам, – говорит мужик.
Это украинская подделка «кэмела». Вынимаю ее из мятой, мягкой пачки. По крайней мере, она просто желтая, на ней нет фото пораженных раком органов или дырок в глотках. Я закуриваю, дым резкий, закладывает нос, но даже так я чувствую весну, невыносимый, свербящий запах жизни.
– Езжайте, нам и правда ничего не нужно, – мужик машет нам рукой. Все пальцы у него – это обрубки, обрезанные наполовину. Я замечаю это только сейчас.
– Не пейте. Так отец передавал, – говорю я, машинально ища в кармане ключи.
– Ваш отец – король. Золотой король, – мужик широко открывает рот, показывая несколько одиноких зубов.
– Король севера, – говорю я, сам не понимая отчего. Мужик хохочет, захлебывается смехом несколько секунд.
Я еще раз смотрю на квадратный белый дом, который на солнце напоминает огромную белую бумажную лампу. Два других дома тоже начинают белеть, правда, пока что – едва наполовину, белые куски стиропена выглядят так, словно они ползут на крышу, но пока что остановились на уровне первого этажа. Перед одним из домов стоит одинокая бетономешалка, прикрытый сеткой штабель досок, призма одинокой бетонной плиты.
Из дома выходит ребенок. Ему года четыре, это, кажется, мальчик в колготках и маленькой толстовке с капюшоном. Отчаянно сосет палец, будто бы его поранил, и говорит:
– Добрый день.
– Добрый день, милый, – отвечает Каська, приседает перед ним и вынимает из кармана куртки чупа-чупс. Снимает с него целлофан, ребенок открывает рот, засовывает туда сладость вместе с пальцем.
– Не перестанешь, да? Не перестанешь? – спрашивает Каська, гладя его по голове.
Из свитера торчала ее покрасневшая шея. У обоих, и у нее, и у Дарьи, настолько белая кожа, что она моментально обгорала на солнце.
Я машу рукой мужику, который похож на засохшее мертвое дерево, не пережившее зимы, особенно сейчас, когда он неподвижно стоит с рукой, поднятой для прощания, а сосущий чупа-чупс беловолосый ребенок чапает вокруг него, словно пытаясь зачаровать.