Его голос такой низкий, что когда Он говорит, тот всегда звучит так, словно бы его владелец шутит, словно пародирует кого-то.
– На самом деле это он всегда сопротивлялся, – говорю я.
Он ничего не говорит, ждет, что я скажу дальше.
Я осматриваю комнату. Люблю ее, но исключительно когда стою, потому что когда я лежу или сижу, то чувствую, что все, что в ней есть, возвышается надо мной. Тяжелая деревянная мебель. Полки с книгами. Кухня. Большие окна с видом на Саскую Кемпу. Я тогда чувствую, что все, что находится в этом помещении, устроило заговор и вот-вот на меня упадет.
Как деревья в лесу.
– Я должна была его шантажировать.
– Ты его любишь? – спрашивает Он.
– Я никогда никого не любила, Марек, – отвечаю я, сама не зная почему.
Он придвигается. Садится напротив меня. Мы сейчас выглядим как на какой-то глупой форме терапии. Я не знаю, собственно, отчего думаю о том, как мы выглядим.
На самом деле я прячу за одни мысли другие, и мне это не слишком-то удается.
Я думаю о яме, выкопанной в земле, и о связанном человеке. Думаю о больных и несчастных людях.
Думаю об этом каждый день. О том, что когда я выйду из дома и поверну на ту улицу, на которую нужно – то увижу Зыборк.
Порой мне хочется блевать, порой – нет.
Когда мне хочется блевать, я бегу в туалет и всовываю в рот два пальца.
Когда блюю, думаю о том, что блюю, так как не понимаю.
Кто кого убил на самом деле? Кто на самом деле убийца? Вопросы, на которые можно найти ответ – это ненастоящие вопросы.
Между убийством и рождением расстояние не больше, чем между ногтем и кожей.
Миколай. Нельзя спасать падших. Человек тем самым уничтожает целые годы своей жизни. Уничтожает себя.
Бедный человек. Он неподвижен, его просто толкают вперед.
Долгое время я чувствовала, что никому не могу об этом рассказать. Не только из-за Миколая. Из-за тех людей. Из-за того, что мне все еще их жаль. Я их не боялась. Знала – и все еще знаю, что они никогда не обидят невиновного человека. Может, они уже закончили. Может, больше не обидят никого.
Более того, бывали минуты, когда я подумывала, что они могут оказаться правы. Что те люди, из дома, который стоит в нескольких минутах ходьбы отсюда, люди из Клуба Винни Пуха, тоже должны быть брошены в яму в земле. Облиты бензином. Сожжены. Впрочем, я не могла об этом говорить, если бы я кому-то сказала об этом, пришлось бы делать вид перед самой собой, что я это понимаю.
А я совершенно не понимаю. Ни капли – и до сих пор.
Люди закрывали передо мной двери. Всю жизнь люди закрывали передо мной двери. Но их-то там закрыли навсегда.