Одним словом — ну разве может какая-то лысая девочка в прожжённом дырявом платье, которая впервые в жизни взяла в руки зачарованную флейту паков, хорошо сыграть песню, написанную феями?!
Однако Кейтилин это удалось. По крайней мере, фир-дарриги не смеялись и не пытались остановить её игру — а это уже больше, чем можно было бы ожидать. В пляс они, впрочем, тоже не пускались, но это и хорошо: неизвестно, когда в таком случае они бы отпустили Кейтилин. Может быть, она играла бы для них так долго, что умерла от старости. Или от голода. Или ещё что-нибудь ужасное произошло бы, например…
Тилли посмотрела на лицо Имбиря, на его зелёные глаза, начинавшие стекленеть, и ей снова захотелось заорать. В голове метались самые разные мысли и эмоции: девочка была готова плакать от горя, с криком опрокинуть с себя фир-дарригов и своими руками задушить Томаса Рифмача, схватить маленький трупик Имбиря и прижать его к сердцу, спрятаться где-нибудь, чтобы там просидеть несколько суток, не спамши-не емши… Даже умереть хотелось, сдохнуть прям на этом месте, где лежит, и пусть всё это побыстрее кончится. Тогда, возможно, больше никто, никто из-за неё не пострадает: она не выскочит навстречу Кейтилин, несмотря на предупреждающие и останавливающие её крики Рэнди и Имбиря, не подставит их, так легко поведясь на уловку фир-дарригов…
Это она, Тилли, виновата в том, что Имбирю сломали шею, а вовсе не Кейтилин. И от этого в маленькой душе Тилли поселилась такая тоскливая безысходность, что даже становилось всё равно, спасутся ли они или нет.
Какая разница, если Имбирь из-за неё умер.
А фир-дарриги всё ещё слушали и молчали. Неужто и впрямь Кейтилин так хорошо играет? Вряд ли феи стали бы так внимательно слушать плохую музыку… Хотя вот Тилли казалось, что это не мелодия, а редкостная нудятина, и что песни, которые поют их мужики на фабрике, куда интереснее и красивее, но она благоразумно предпочитала об этом помалкивать.
К концу этой тоскливой песни без слов вокруг полянки, на которой фир-дарриги держали своих пленников, собралось множество случайных фей. Некоторые переговаривались, некоторые в такт качались на ветках, обнимая своих возлюбленных, иные пытались пробиться поближе, чтобы послушать музыку. Одна не в меру любопытная фея даже решила усесться на шляпу одного из фир-дарригов, но её тут же слопали: одним движением сухой и поджарый фир-дарриг скинул наглую пигалицу с головы и запихнул её в рот, продолжая при этом внимательнослушать Кейтилин. «Вот мрази, — с отвращением и ненавистью подумала Тилли. — Никого не жалеют!».