— Он не дурак, — отвечал Ластуха. — Он столько раз отбирал свидетельские сказки от болванов, что теперь при нужде все доложит князю правильно. Потому что знает, как — неправильно.
— Бусурман, поищи-ка Гаврилу, — попросил Чекмай. — Может, уже у матери сидит. Мне туда заглядывать не с руки…
Гаврила же опять побежал вызывать свистом Федорушку, совершенно не беспокоясь, что мог бы понадобиться Чекмаю.
Чекмай и Ластуха улеглись на тюфяках и стали коротать время, потихоньку вспоминая свои похождения военной поры — благо было что вспомнить. Павлик сидел на полу, сложив ноги на татарский лад, и с большим любопытством слушал.
— Нишкните… — вдруг прошептал Ластуха. — Идет…
Он бесшумно поднялся и прислонился спиной к стене с кистенем наготове. По другую сторону двери встал Чекмай с фонарем. Бусурман с бердышом был возле Чекмая.
Человек постоял в дверном проеме и направился к скамье. Опустившись на колени, он откинул свисавшие войлоки и стал шарить по полу.
Тут Чекмай отворил дверцу фонаря.
— Батюшки-светы! — воскликнул Ластуха.
Гаврила вскочил на ноги и, не соображая, что убегать — и бессмысленно, и опасно, кинулся к двери. Тут он и нарвался на Ластухину подножку.
Ластуха, как он выучился это проделывать на войне, кинулся ему на спину и прижал к полу его плечи.
— Бусурман, веревки!
Мамлей был ловок, но годы уже давали себя знать — той быстроты в движениях, что у Гаврилы, уже не было. Гаврила же ухитрился повернуться набок и скинуть с себя Ластуху. А как он в последний миг, когда над ним уже склонился Павлик с веревкой, смог увернуться и чуть ли не кувырком уйти на лестницу, понять было невозможно.
Чекмай бы догнал его на лестнице, но вслед за Гаврилой, как оказалось, поднимался Ермачко — и был сбит с ног. В возникшей кутерьме Чекмай упал на Ермачка, Бусурман наскочил на Чекмая, а Гаврила сбежал. Павлик помчался за ним.
Поняв, что за Гаврилой не угнаться, все поднялись в комнату, где чудом не погас отброшенный Чекмаем в сторону фонарь. Они уселись в ряд на скамью и довольно долго молчали.
Каждый — по своей причине.
Мамлею было стыдно, что не сумел удержать Гаврилу.
Ермачко понимал, что не следовало ему сразу, увидев свет в окошке, спешить вверх по лестнице; задержался бы внизу — глядишь, и не удалось бы Гавриле уйти.
Хуже всех было Чекмаю.
Он заговорил первым.
— Это все моя вина… Проглядел…
Ему не ответили — Ластуха не знал, можно ли в таком деле утешать старого боевого товарища, а Ермачко ждал, что будет дальше.
— Как? — спросил Чекмай. — Как это вышло? Не разумею… Он всегда был при мне, всегда… вместе в поиск ходили… Как?..