Очень скоро в горницу, которую взял себе Чекмай и где сидел с Гаврилой, заглянул Дементий.
— Я привел их. Сюда впустить?
— Впускай. Сам пока побудь в сенях.
Вошли Бусурман и Ермачко Смирной. Бусурман — гордо, как полагается вышагивать по двору крупному и охраняющему хохлаток петуху. Ермачко же — понуро, глядя себе под ноги.
— Что ж ты, Ермолай Степанович? — спросил Чекмай.
— Прости Христа ради, не сдержался… В голову ударило… И нож твой загубил…
— Ножей у меня в хозяйстве довольно. И что — ты всегда таков? Как что придет в голову — так тут же, не рассуждая?..
— Нет… Я тихий…
— Хорош тихий! Бусурман, за вами от церкви никто не увязался? Не больно-то хочется, чтобы в наши дела вмешался Земский приказ.
Если бы Павлик ответил «почем я знаю», тем бы и кончилась его служба князю Пожарскому. Но он сказал:
— Нет, я нарочно приотстал, чтобы убедиться.
— Так… И что ж нам теперь с тобой делать, Ермолай Степанович? — спросил Чекмай.
— Что угодно… Мне уж все одно…
— А скажи, Ермолай Степанович, откуда ты знал, что у твоего врага на руке — красное пятно?
— От соседки, она все видела, пряталась на чердаке. Она его, того Пшонку, и раньше видала. У нас по соседству жил литвин, так Пшонка к нему захаживал.
Чекмай задумался. Нужно было принять решение.
— Про других иродов она тоже сказала? Их же, поди, было трое либо четверо.
— Одного по имени назвала. Того, соседа…
— И как же ирода звать?
— Адамка Руцкий. Я его искал, да он куда-то сразу перебрался, след потерялся.
— Адам? Вот уж точно не православное имя. Праотец Адам, про него и малые дети знают. Потому, поди, и запомнилось, — сделал вывод Чекмай. — Приметы были?
— Брюхо знатное. И нос — как шило.
— Соседка жива?
— Жива. Кто на Москве Смуту пережил…
— Тому сам черт не страшен, — завершил Чекмай.
Во время этой беседы Павлик стоял подбоченясь. Он не стал вмешиваться, а гордо ждал, пока о нем вспомнят.
— Ну, Бог с тобой, Ермолай Степанович. Я тебя спрячу. Будешь жить тут, пока не станет понятно — опознал тебя кто, когда ты своего Войка Пшонку ножом ткнул, или Бог милостив — того не случилось. Климка! Я знаю, ты там у двери сидишь, заходи.
Подручный Чекмая Климка вошел.
— В том доме, где я друзей угощал, уже несколько горниц пригодны для жилья. Возьми сенник, набей его сеном, устрой там нашего гостя, дай чем укрыться. Будешь о нем заботиться, еду ему с поварни приносить. А ты, Ермолай Степанович, сиди там тихо, как мышь под веником, грехи замаливай. Со двора не смей уходить. Авось обойдется…
Ермачко молча поклонился и покорно ушел вместе с Климкой.
— Еще не опомнился, — заметил Чекмай. — Как бы у него ночью покаяние не началось. Хоть тот Пшонка и был сукин сын, однако ж — кровь…