— Дозволь откланяться, — сухо сказал Павлик. — Мне про Смирного толковать недосуг. Мне завтра спозаранку Мамлея Ластуху искать.
— И где ж будешь искать?
— Ластуха, статочно, прозвище крепкого молодца. Пойду к купцам, что зерном торгуют. Они сильных молодцов нарочно ищут.
— Не ходи к тем купцам, зря время потратишь. Мамлей Ластуха — ростом вершка на полтора пониже тебя и, насколько я знаю, отродясь мешков с зерном не ворочал. Прозвание, видать, унаследовал от батюшки. А разведай, кто приводит обозы из сибирских украин. Может статься, его нанимают, чтобы он был при обозе.
— Благодарствую.
Павлик поклонился и пошел прочь.
— Да постой ты! Я ж тебе еще и доброго слова не сказал за то, что ты выручил Смирного! — воскликнул Чекмай.
— Считай, что сказал, — вполоборота отвечал Бусурман.
— Где тебя при нужде искать?
— Сыщу Ластуху — сам приду.
— Экий ты норовистый.
— Таким матушка родила.
С тем Павлик ушел, а Чекмай стал собираться. Снял зипун, натянул кольчугу, поверх нее — короткий кафтан. Потрогал рукоять засапожника, поправил свисавшую на голенище кисточку. Взял в левую руку деревянную рукоять летучего кистеня. Спустился во двор и, предупредив сторожей, направился в гости.
Ульянушка и Глеб не удивились позднему гостю, они не первый год знали Чекмая. Но удивление все же было, и немалое, когда он попросил Глеба с утра сбегать в Иконный ряд и выменять там большой старый образ «Житие Алексия, человека Божия».
— На что тебе старый? — спросил, зевая, Глеб. — Ведь не в подарок же. Я тебе, коли хочешь, новый напишу.
— Новый писать долго. А ты мне старый понови. И возьми самый большой, чтобы клейма были немалые. Чем больше — тем лучше.
— Так тебе, поди, церковный образ нужен, — развеселился Глеб и руками показал величину иконы. — В Иконном ряду попадаются старые, из разграбленных церквей. Такой, что ли?
— Такой. Потом, когда нужда в нем отпадет, пожертвуем в храм.
— Ладно. Завтра сыщу. Да на что тебе?
— Для дела. Да ты и сам мне надобен. Когда за тобой пришлю, скажешься больным.
— Что ты затеял, дружище?
— Хочу пригласить тебя на похороны.
— Господи Иисусе!
— Рад был бы обойтись без таких ужасов. А надо. И князь будет тебе благодарен.
— Так это для князя?
— Да.
Глеб вздохнул.
— А теперь отпусти душу на покаяние. Спать хочу — сил нет. Прошлой ночью наш младшенький расхворался, чуть не всю ночь на руках держали.
Ульянушка при мужской беседе не присутствовала, ушла в опочивальню. Она тоже минувшей ночью почти не спала. Когда явился, посмеиваясь, Глеб, она поняла — опять Чекмай что-то дивное затеял.
— Куда зовет? — спросила она.