Гаврила согласился — в Рядах за все дерут втридорога.
— А насчет Никишки я Чекмая спрошу, — пообещал он. — Может, на княжьем дворе нужен парнишка — не на самом дворе, а в палатах? Чекмай деда уважал, о Никишке ради деда позаботится.
— Это ты славно выдумал.
Чекмай Настасье нравился. Когда они встречались в Вологде — она на молодца глаз не поднимала, боялась свекра. Потом же, когда повенчалась с Митей и вернулась в Москву, а свекор в Вологде остался, она стала на Чекмая украдкой поглядывать. Митя стал для нее хорошим и верным мужем, да только вышла она за него по разумному расчету, и то — не своему, а княгини Пожарской. И ведь не отроковица она, да и Чекмай уж давно не отрок, а оживает в сердце некий росток и к свету тянется… то, что в ранней юности, когда за покойного Михайлу отдали, так толком и не расцвело, хотело расцвести в Вологде — да не сбылось, теперь по временам давало о себе знать… чудно, право…
Если Чекмай возьмет под опеку Никишку — так ведь будет, поди, чаще приходить, говорить с Авдотьей, а тут и Настасья в горницу угощение внесет, любезное словцо услышит, много ли ей надо?
Муж — есть, в исполнении супружеского долга неутомим, дочки скоро выпорхнут из гнезда, ласковый сынок Олешенька — вот истинная отрада. Но хочется ухватить чего-то еще — словно бабьим летом — последние солнечные денечки…
— И хорошо бы разведать про ту родню, — сказала Настасья. — Может, и не родня вовсе, а полюбовник завелся.
— И что — она сына с собой к полюбовнику тащит? — удивился Гаврила.
Настасья расхохоталась.
— Молод ты еще, сынок, и не знаешь всех бабьих хитростей! Парнишке пряник да изюму пригоршню дать, отправить его играть в горелки с другими ребятишками — много ума не надо. Или дать полушку и послать на Торг за калачом. Исхитрись, разведай!
Спорить с матерью было невозможно — она невзлюбила Авдотью с самого того дня, как Гаврила привез ее с сыном в Москву, и страстно желала ее если не погубить — так хоть опозорить.
— Сделаем так, — решил Гаврила. — Когда она опять невесть куда с Никишкой соберется, пошли за ней Дашутку с Аксюткой. Пусть посмотрят, где она гостит, и мне расскажут. А я потом дознаюсь, что там за дом, что за люди.
— Девок одних пустить?
— Ну, матушка, ты уж прости, а я тут у тебя торчать и ждать, когда Авдотья в гости соберется, не стану!
На том и порешили.
Возвращаясь на Лубянку, Гаврила сделал крюк, чтобы пройтись возле Сретенской обители и заглянуть в заветный переулочек.
Он дураком не был, вовсе нет! Он умом понимал, что Федорушка, что выбежала к подружкам, легкая, как птичье перышко, и вдова Федорка, обнаруженная в челобитной, где шла речь о злодеяниях атамана Мишуты Сусла, — одна и та же баба. Понимал! Но желал, чтобы это было не так.