Леонов не искал другой школы, Станиславского ему хватило на всю жизнь, с ним он мог двигаться в любую сторону за режиссерами и не терять почву.
Леонов снимался в кино еще до того, как определилась его актерская биография, играл эпизодические роли, которые опирались преимущественно на комедийно-лирическое дарование артиста. А по-настоящему актерская биография Леонова началась в театре. В пьесе М. Булгакова «Дни Турбиных», поставленной М.М. Яншиным в Театре имени К.С. Станиславского, Леонов сыграл Лариосика. Эта знаменитая роль в знаменитой пьесе счастливо раскрыла возможности Леонова. То, что Леонов мог играть Лариосика, сейчас понимает каждый. Когда же приступали к репетициям и эта сложнейшая роль, уже вошедшая в историю театра, роль, блестяще исполненная Михаилом Яншиным на сцене МХАТ, была поручена совсем молодому актеру, – тогда не многим было открыто, что актер может с ней справиться. Но вера Яншина в Леонова имела решающее значение. Яншин отдал Леонову все, что успел понять и сделать в искусстве. Можно сказать, что Леонов получил Станиславского через одно рукопожатие, ведь Яншин действительно наследник по прямой самого создателя Системы, заложившего основы науки о театре.
…В исполнении Леонова Лариосик был существо душевное, чистое, непосредственное в проявлении чувств, хотя смелость открыто говорить о своей любви ни в коей мере не была ему присуща. Просто в сиянии его глаз, неотступно следующих за Еленой и всегда в смущении опускающихся, как только взор ее обращался к нему, было все-все сказано. Не любить, не жалеть леоновского Лариосика было невозможно. Но главным был тот особый мир, который нес в себе его герой. Едва появлялся Леонов, как все – на сцене и в зале – до осязаемости реально ощущали этот дивный, особенный мир – мир душевной щедрости и чистоты. Лариосик Леонова-Яншина явил пример гениального сотворчества. На следующий день после премьеры театральная Москва определила, что Леонов – «второй Яншин».
В сознании Леонова искусство – не просто развлечение для людей, ему хотелось, чтобы искусство было школой человечности. Он был мягок и милосерден даже к сатирическим своим созданиям, потому что не допускал мысли о безнадежности какого бы то ни было человека. Каким бы скромным и смешным ни был его персонаж, отношения актера с персонажем не были бесстрастными. Леонову не нужен грим с наклейками, толщинки и масса других приспособлений и «хитростей», – на сцене или перед камерой уже во время репетиций можно было заметить, как у него начинают меняться взгляд, фигура, ритм дыхания и движения, а это как раз и есть перевоплощение. Формула Станиславского – «театр перевоплощения на основе переживания» – стала художественной религией Леонова. «Творчество, не освещенное, не оправданное изнутри чувством и переживанием, не имеет никакой цены и не нужно искусству», – писал Станиславский. И Леонов всегда помнил об этом.