Что бы мы ни говорили сейчас или ни написали в мемуарах потом, как бы многим из нас ни хотелось забыть влияние, которое имела на нас личность Олега, от этого не изменится суть. «Современник» – его детище, «современники» – его дети…
Он не давал нам покоя ни днем ни ночью. Мог позвонить за полночь перед премьерой Гале Волчек:
– Спишь, лапуля? Надо о роли думать, а не спать…
– Олег, ну вот, ей-богу! Мне ведь только сейчас удалось уснуть, и то после того, как снотворное приняла…
Мне – в застолье, на моем же дне рождения, в присутствии гостей – он выдавал такой анализ моей работы, что гости недоумевали: «За что он тебя так не любит?» Но я думаю, что именно тогда он и любил меня и всех нас. И мы это чувствовали, хотя обидно порой бывало до слез. В 1959 году, уже обремененный семьей, я купил двухкомнатную кооперативную квартиру на Аэропортовской и сидел по уши в долгах. Пришел на новоселье Олег и с ходу обвинил меня в буржуазности. Вообще этой «буржуазностью» он меня доставал часто. И «москвич» мой ему покоя не давал, и «пижонский» вид злил. Впоследствии, когда я по-прежнему жил приблизительно на том же уровне материального достатка и вдобавок ходил пешком, мне иногда бывало смешно видеть его, демократа, пролетающего мимо на черном «мерседесе».
За годы знакомства наши отношения с Олегом претерпевали изменения. Но даже если отрешиться от этого, то рассказать о нем – вещь необыкновенно трудная, скорее же всего, невозможная. Когда-то Галя Волчек сказала мне:
– Если у нормального человека бывает десять слоев, которые драматург должен написать, а мы – попытаться сыграть, то у Ефремова их сто!
К моменту моего ухода из МХАТа в 1971 году наши с Олегом вкусы, воззрения, взгляды стали несхожими, хотя расстались мы если не друзьями, то, уж во всяком случае, не врагами… А в начале пути все, что он говорил, было для меня бесспорным, как и для большинства моих товарищей. В области же театрального дела Ефремов имел абсолютный авторитет.
Наш театр называли театром единомышленников (впоследствии злые языки окрестят его «террариумом единомышленников», но до этого надо будет еще дожить), но единомыслие давалось подчас тяжко и вырабатывалось годами совместной жизни. Если Программу мы записать не сумели, то Устав выработали, и он был «начертан». До 1964 года «Современник» назывался Театром-студией и существовал по студийным правилам внутреннего распорядка. Скучно приводить документы, стенограммы ночных бдений и споров, этапы создания законодательства «Современника», да и не нужно это. Важно другое: Устав был написан искренне, он возник органично, как внутренняя потребность. Репертуар утверждался сообща – это было главное в Уставе. И труппа формировалась общими усилиями – это второй опорный пункт Устава.