«Всего-то?» – спросит не искушенный в театральных делах человек. Да, всего-то! Но в условиях, далеких от частной антрепризы, притом, что «Современник» был островком в общей системе театров страны, это совсем не так уж мало.
Во главе дела был Ефремов. При нем Совет. Труппа делилась на две части, постоянную и переменную. Актеры из постоянной могли перекочевать в переменную и наоборот: все решалось общим тайным голосованием. Ему предшествовало предварительное обсуждение, которое происходило по правилам «игры во мнения». По списку в алфавитном порядке каждый из нас выходил за дверь. Его обсуждали по 30–40 минут. Иногда час. Всесторонне. Какой актер? Что сыграл? Вырос, не вырос? Что и как играл на стороне – в кино, на телевидении? Дисциплина? Что за человек? Как относится к делу? К людям? Шли споры, сталкивались крайние суждения. Ефремов или председательствующий суммировали общее мнение. Наконец мученика, который час проторчал в коридоре, курил и обдумывал свои грехи, вызывали на ковер, и председатель начинал: «Был, дескать, на балу и слыхал про вас молву. Одни говорят, что вы… Другие утверждают… Третьи сомневаются…» Каждый все это выслушивал молча, переживал, пытаясь догадаться, кто эти «другие» и «третьи».
Потом обсужденный имел право на ответное слово, но лучше было не травить душу изнемогающим от усталости «единомышленникам». За дверь уходил следующий, и наконец наступала очередь Ефремова, уходил уже он. Вот с этим моментом, помню, всегда была связана некоторая неловкость. Начинались не слишком естественные шуточки: «Ну, держись, Олег Николаевич, сейчас мы тебе покажем…» Эта неестественность происходила оттого, что мы чувствовали себя детьми, вздумавшими обсуждать «тятеньку». Обсуждали торопливо – хвалить неудобно, ругать тоже, – я в эти минуты всегда тяготился несерьезностью происходящего, хотя разбор любого члена коллектива казался мне делом вполне нормальным.
Проходило голосование, разумеется тайное, в результате чего кто-то перекочевывал в переменный состав, а после обсуждения переменного кто-то попадал в постоянную часть труппы. По нашему Уставу проголосовать за отчисление актера из театра можно было только в том случае, если он был – еще или уже – в переменном составе.
Такое отчисление откровенно противоречило советскому трудовому законодательству. Любой отчисленный теоретически мог апеллировать в профсоюзные инстанции, и они бы его поддержали, коль скоро он не нарушал трудовой дисциплины и не подлежал увольнению по КЗОТу. Поэтому каждый, принимаемый в театр-студию «Современник», должен был ознакомиться с Уставом и дать подписку, что согласен с ним и никаких претензий, если, не дай бог, что случится с ним впоследствии, иметь не будет, а сам своей собственной рукой напишет заявление об уходе.