По драматизму наша национальная история в XX веке не только не уступает испанской, но и даст ей сто очков вперед. Но нет почему-то воли ни у старых правителей страны, ни у нынешних, чтобы перевернуть те страницы нашей гражданской истории, которых уже не исправишь, не перепишешь заново. Есть робкие попытки – привезли валун с Соловков, где в разграбленном монастыре большевики устроили первый лагерь для политических заключенных, и стоит он теперь сиротливо в скверике на Лубянке, рядом с развороченной клумбой, из которой выкорчевали памятник железному Феликсу. Чего ждем? Что валун превратится в памятник жертвам политических репрессий или что Феликса опять вернут на место? Похоже, что второго. Во всяком случае, в Думе об этом нет-нет да и вспомнят…
Ну а как же с поэтами? Тут, не в пример с политикой, дело идет бойко. Хотя какой-то «междусобойчик» чувствуется и здесь. Кто принимает решение об установке того или иного памятника, понять сложно. Какие классики в какой очереди стоят «на увековечивание» – тоже. При всем нынешнем демократизме – пустить шапку по кругу, объявить всенародную подписку – это у нас не заведено. Почему? Собирали же деньги на опекушинский памятник Пушкину, и вся Москва принимала в этом участие, все слои населения – кто сколько может. От того и памятник этот московский, и москвичи его любят. И я бы дал. И на Пушкина, и на Высоцкого, и на Окуджаву. Но – не берут. Говорят: обойдемся, мол, без сопливых. В сталинские времена памятники устанавливали «от советского правительства». Так и высечено на постаментах и у Гоголя, и у Горького. Представляю себе эту картину: Микоян с Кагановичем внесли по рублику, а Берия расщедрился на трояк. Знай, мол, наших!
Теперь этими вопросами ведает городская Дума. Там, конечно, дебаты. «Вот этому нашему кудрявому пора уже поставить». – «Постой, почему не другому нашему? Он тоже стихи писал». – «Кудрявый понятнее писал». – «Да, но тот раньше писал! И длиннее!» – «А у кудрявого зато про березки. Читал?» – «Подожди, у того тоже про рожь, про избы есть, про матросов-братишек и про Христа». – «Под кудрявого водяра лучше идет, и петь его можно». – «Ну, уговорил, речистый. Место есть?» – «Он на Тверском заказывал». – «На Тверском всем места хватит».
И стоит теперь Есенин в том месте, которое заказывал, и для Блока тоже место нашлось – в скверике на Спиридоновке, рядом с домом, где он жил. А закованный в бронзу мой друг Булат выходит из бронзовой же арбатской подворотни. В принципе я против этого ничего не имею, даже рад, что некоторые мои друзья и знакомые обретают новую жизнь в монументах, но как-то боязно… Впрочем, до этого еще надо дожить.