Что касается моих спутников-европейцев, то это уже решенный вопрос. Из многих наблюдений я убедился, что мужчины не музыканты, за которых они себя выдают. Они едут в Гуй-Чжоу с какими-то нехорошими намерениями. Сегодня вечером я призову их и окончательно уличу. После этого я передам их в руки властей и девушки разделят их судьбу. Если же я увижу с их стороны чистосердечное раскаяние, я найму для них сампан и отправлю вниз по реке, в Ханькоу, где они уже сами смогут позаботиться о себе.
Вот все, дорогой мой наставник, что я должен сообщить вам. Еще раз я прошу вашей снисходительности к прочному и глубокому чувству, которое захватило меня. Как я уже сказал, оно не станет на пути моей деятельности на пользу родине. Я сознаю все безумие и преступность моей любви и найду в себе силы для того, чтобы побороть ее и отказаться от нее. Но долг честного человека не позволяет мне оставить ее на произвол судьбы в трудном и опасном положении, в котором она находится и причина которого — я.
Прощайте, глубокочтимый мой начальник и мудрый, любимый учитель. По окончании моего путешествия я надеюсь увидеть вас в Шанхае в таком же добром здоровье, как я вас и оставил.
Ваш Лю.
Еще несколько слов: вы помните, может быть, того переводчика, который поехал с нами? Этот человек оказался недостоин самого малого доверия. Он подсмотрел и подслушал многое, но, напуганный примером, который я показал ему, до сих пор молчит. Тем не менее, страх перед властями, перед европейцами, перед кем-нибудь еще может в любой момент заставить его стать предателем. Но я не затрудняю себя размышлениями о нем. Если я найду это нужным, я просто раздавлю его, как кузнечика».
Во рту у Вана стало кисло. Читая письмо, он втайне уже радовался тому, что песенка Дорогова и Тенишевского как будто спета и про себя тут же решил забежать вперед и «уличить» европейцев перед Лю, обнаружив содержимое сундучка, но касавшаяся его самого приписка подействовала на Вана, как удар дубины.
Если бы лодочник был менее простодушен, он наверное заметил бы, что с «другом г-на Лю» творится что-то неладное. Но, увлеченный своим усердием, он только изо всех сил старался не нарушить приказания и поскорее отчалить. Вскоре возвратился посланный за провизией мальчик и сампан был уже готов в путь.
Ван не помнил, как он запечатал конверт, как сошел на берег и прощался с лодочником.
«…Как кузнечика…. как кузнечика…» — растерянно повторял он про себя.
Наконец, сампан ловко развернулся при помощи весла, поднял парус и пошел по течению. Ван немного очнулся.