– Блестяще, как всегда! – сказал он. – Мы квиты, де Жано. Удачи, и храни вас Бог!
Но Женька ничего блестящего во всем этом не видела, напротив, от отчаяния ей хотелось совершить любой бессмысленный и страшный разбойничий налет или немедленно убить кого-нибудь.
В комнату осторожно вошла, будто вползла, Кошон.
– Ну, как навар, красавочка?
Девушка молча подала ей деньги, который оставил Альбер.
– Маловато за ночь, – проворчала хозяйка борделя. – Ну, да бог с тобой. Без опыту еще, научаешься.
Женька потребовала вернуть штаны.
– Какие штаны?
– Мои, в которых я пришла.
– На кой девке штаны? Да и выкинула я их уже, порченые они. Счас я тебе лучше поесть принесу.
Но от еды фехтовальщицу затошнило. В себя ее привел только приход Проспера.
– Ну, не передумала, Дикая Пчелка? – спросил он.
– Нет, – твердо ответила девушка.
После неподдающейся ее пониманию близости с де Зенкуром это показалось сейчас единственным выходом. Женька бросила свои незаконченные записи в камин и без колебаний отправилась за Художником, творчество которого тоже питала отнюдь не добродетель.
Повезло
«Это не я, это все роль, эта Жанна де Бежар, – твердила про себя фехтовальщица, углубляясь с Проспером в узкие грязные переулки. – Я просто не могу быть такой!» Она продолжала чувствовать себя отвратительно, но внешний мир, в который она погружалась, постепенно начал отвлекать ее от мучительных мыслей.
Добротные высокие дома вскоре сменились низкими и покривившимися. Навстречу стало попадаться все больше нищих. К Женьке лезли со своими предсказаниями смуглые гадалки в пестрых одеяниях, совали свой сомнительный товар аптекари – шарлатаны, предлагали дешевые засохшие лепешки разносчики. Проспер, бесцеремонно расталкивая всю эту шушеру в стороны, вел девушку за собой.
Вскоре они очутились на неком подобии площади, с одной стороны которой была свалка, а с трех других лепились друг к другу небольшие кривобокие домишки. Свободное пространство возле них занимали полотняные шатры, в которых расположились на зиму цыгане. Здесь же жгли костры, готовили на жаровнях еду и продавали разную утварь.
Посреди площади стоял деревянный покосившийся помост, видимо, ранее предназначавшийся для уличных представлений. Под ним в высоком и укрытом превосходным ковром кресле сидел, одетый в добротные, но пестрые одежды, бородатый мужчина лет сорока. Протянув ноги в дорогих сапогах к костру, он медленно ел похлебку из глиняной миски. Сбоку к нему прилепилась губастая рыжеволосая женщина в таком же разношерстном наряде, которая одной рукой держала эту миску, а с помощью другой попивала вино из фляги. Рядом стоял мальчик с серебряным подносом, на котором возвышалась горка лепешек. Это был Жан-Жак.