– Какие глаза? Ты врешь! Ты не посмеешь!
– Посмею? У вас связаны руки.
– Я… я буду кричать.
– Не будешь.
– Я скажу мужу!
– Не скажешь! И не представляйся верной женушкой. Все знают, что ты грела лежанку городского бандита!
Видимо, сам распалившись от своих же самоуверенных слов, нормандец вдруг перешел от них к делу. Он резко навалился на девушку и потянул кверху ее бархатную юбку. Пространство полицейского экипажа было узким, но Эжен почувствовал себя на нем истинным хозяином. Женька пыталась сопротивляться, но не кричала. Признаваться в таком поражении на всю улицу фехтовальщице действительно было не по силам. Мешало этому и нечто другое, – она понимала, что все бы кончилось иначе, если бы она не заговорила, а заговорила она по той причине, в которой сама побоялась себе признаться. «Зачем он меня так испытывает? – думала она, но не об Эжене. – Ему мало, что я опять в Бастилии?» Под навалившимся телом наглого нормандца Женька не могла пошевелиться и чувствовала себя, как насекомое, раздавленное встречным ветром на лобовом стекле автомобиля, а тот, достаточно показав, кто теперь хозяин, вернулся на свое место и спокойно прибрал беспорядок в своем костюме.
Женька отвернулась в сторону завешенного окна и радовалась, что в полутьме салона Эжен не может видеть позорной краски на ее щеках. От произошедшей борьбы стала кровоточить рана в плече.
– Что ты сделал? У меня кровь на повязке!
– Во Дворце Правосудия есть лекарь. Он служит при пыточных, – невозмутимо ответил Эжен и по приезду во Дворец Правосудия приказал вызвать к девушке лекаря.
Лекарь заново перебинтовал ее плечо, а потом шепнул:
– Что-то случилось, госпожа?
– Ничего.
– Верно, офицер домогался? Они здесь частенько молоденьких арестанток пользуют.
Женька промолчала.
– Надо мужу сказать, – продолжил лекарь. – Он у вас человек влиятельный. Этого молодца быстро на галеры закатают.
– Нет-нет, не надо говорить, я сама.
– Ужель справитесь?
– Справлюсь.
– Сильная вы девушка. Это верно, что мне говорили.
Лекарь обещал помалкивать, а фехтовальщица с Эженом больше не заговаривала. Она понимала, что прежде всего ей нужно было справиться с самой собой, и в этом ей отчасти помогла следующая тяжелая встреча, о которой она догадывалась, но совсем не чувствовала себя к ней готовой.
Допрос происходил в той же комнате, где ее спрашивали по делу Дервиля, но теперь на скамье лежал, укрытый кровавой тряпкой, Кристиан. Увидев девушку, он попытался улыбнуться. Сердце фехтовальщицы больно застучало, в глазах непроизвольно стала скапливаться жгучая соленая влага.