Иван Михайлович Гронский, ответственный редактор «Известий», вспоминал, как Демьян поведал ему, что уже в университете, после того как он стал революционным публицистом, к нему пришел комендант императорского двора. Скорее всего, речь идет о начале 1909 года. Тогда поэт сближается с Бонч-Бруевичем, Крыленко, Мануильским. А 1 января 1909 года в журнале Короленко «Русское богатство» выходит его первое стихотворение. Дворцовый комендант, а в этот период им был В. А. Дедюлин, просил Бедного вернуть все, что у того было от его сиятельства великого князя. Поэт подчиняется, но портрет отца так и остался стоять у него на столе. Впрочем, остался и том М. М. Стасюлевича «Философия истории в главнейших ее системах» (СПб., 1902). На форзаце имелась надпись: «Е. Придворов 1906 г. лето. Дар К. Р.». После смерти поэта книга была обнаружена в его библиотеке. Фамилия «Придворов» намекала на его непростое происхождение. Двор в России был только один — царский.
Однако детектив его жизни еще не окончился. Его ждало еще одно неожиданное открытие. Уже после революции, находясь на лечении в Германии, он узнал, что с ним очень хотела повидаться эмигрантка графиня Клейнмихель… Его настоящая мать.
Истории о спрятанных детях аристократов в царской России случались. Известно, как фрейлины Мещерская и Жуковская, ближайшие подруги Клейнмихель, были подвергнуты дворцовому остракизму в связи с интимными отношениями с членами императорской фамилии. Они были не равны им, не равнородны.
Великий князь Константин Константинович, отец Демьяна, обладал заметными артистическими способностями, играл роли, писал романсы. И был не чужд романов как с женщинами, так и с мужчинами. Он даже засекретил свои дневники…
Графиня М. Э. Клейнмихель, видимо, действительно мать поэта, вспоминала Константина Романова с благоговением: «Лично я мало знала Государыню. <…> Часто я ее видела на театральных представлениях в Эрмитаже и в Зимнем дворце. Между прочим, великий князь Константин Константинович играл там Гамлета, прекрасно им переведенного на русский язык. Дочь моя играла Офелию. Царица приходила часто на репетиции. Всегда холодная и равнодушная, она, казалось, была только тем занята, чтобы в шекспировском тексте не было ничего могущего показаться ей оскорбительным. Ни к кому не обращалась она с приветствием. Как лед, распространяла она вокруг себя холод. Император, наоборот, был очень приветлив и очень интересовался игрою артистов, всех ему известных гвардейских офицеров. Постановка „Гамлета“ стала почти официальным событием — на нее была потрачена большая сумма денег из личных средств Государя. Трудно описать роскошь этой постановки. Я уверена, что ни мать Гамлета, ни король, ее супруг, никогда не имели такой блестящей свиты, какую им устроил русский двор. Даже пажи королевы были настоящие пажи императрицы, сыновья лучших русских фамилий. Этот спектакль был повторен три раза — в первый раз он был дан для двора и для дипломатического корпуса, во второй — для родственников исполнителей, и в третий — великий князь Константин Константинович, бывший прекрасным артистом, получил разрешение выступить в роли Гамлета перед артистами императорских театров — русского, французского и итальянского. Я хотела бы подчеркнуть, что ни при каком режиме искусство и артисты не пользовались таким почетом и не играли такой роли, как во времена монархии»